Федор Успенский - История Византийской империи. Том 1

Как бы то ни было, самая блестящая характеристика французов, какую можно только указать, сделана под влиянием Цезаря. Такова страница Токвиля «Старый порядок и революция»: «Из всех явлений французской истории наиболее странным и наиболее необыкновенным кажется сам французский народ. Был ли когда на свете народ, более исполненный контрастов и более способный вдаваться в крайности, более руководящийся чувствами и менее принципами, стоящий то много выше, то много ниже общего уровня человечества, народ столь неизменный в главных своих чертах, что его легко можно узнать в рассказах Цезаря, и столь переменчивый в своих ежедневных помыслах и наклонностях, что нередко он сам для себя становился неожиданным зрелищем, и сам, не менее иностранцев, принужден изумляться при виде собственных дел своих; народ, более привязанный к своему дому и к своим привычкам и, вместе с тем, более способный все изменять и идти на край света, коль скоро он вышел из обычной своей колеи; непокорный по самой своей натуре и уживающийся с произвольным и насильственным правлением одного лица гораздо охотнее, чем с разумным и свободным правлением лучших граждан; никогда не свободный настолько, чтобы нельзя было поработить его, и никогда не порабощенный так, чтобы он не мог свергнуть с себя иго; не знающий границы ни в рабстве, ни в свободе; годный на все, но стоящий на высшей степени совершенства только в военном деле; народ, более преклоняющийся перед случаем, перед силой, перед успехом и блеском, чем перед истинной славой; более способный к героизму, чем к добродетели; к гениальности, чем к здравомыслию; к составлению колоссальных замыслов, чем к совершению великих предприятий: самая блестящая и самая опасная нация в Европе, попеременно возбуждающая к себе удивление, ненависть, жалость, страх, но никогда не равнодушие».

Нет сомнения, что эта блестящая характеристика французов, в значительной доле подсказанная Цезарем, представляет собой известное научное увлечение; во всяком случае, Токвиль и те историки, которые следуют его направлению, видят во французской истории развитие тех основных народных начал, которые характеризуют древних кельтов. Ни влияние Рима, ни германские поселения в Галлии, ни католическая Церковь не имеют с этой точки зрения существенного значения в построении французской истории и французских учреждений.

Такова сила фактов, представляющихся наблюдению при сравнении кельтов с французами, что перед ними не устоял высочайший авторитет прошлого века в исторической науке, Моммсен. В его характеристике древних кельтов можно между строками читать приговор современным французам: «При многих солидных и еще более блестящих качествах кельтская нация лишена той глубокой нравственной основы, на которой зиждется все великое и прекрасное в человеческом развитии. Кельты сильны двумя качествами: военным делом и красным словом. Такие свойства хорошего солдата и плохого гражданина объясняют нам тот исторический факт, что кельты поколебали все государства, но сами не основали ни одного. Что бы они ни начинали, все расплывалось, как весенний снег, и нигде им не суждено было создать своей культуры. В сильном круговороте всемирной истории, который безжалостно сокрушает все народы, не крепкие и не гибкие, подобно стали, кельты не могли долго держаться. Судьба их – исчезнуть, подобно дрожжам будущего развития, в политически превосходящей их национальности». Можно легко догадываться, что отрицательные качества кельтов у Моммсена противополагаются положительным свойствам германской нации, которая, как более крепкая и гибкая, дала перевес германским народным началам в новой истории. Таким образом, в общих чертах легко предугадать главные течения, господствующие в науке по отношению к западной истории. Особенности кельтского характера многих подкупают в пользу того мнения, что французская история со всеми ее отличиями в верованиях, в военном деле, в праве, в сословных отношениях и т. п. может быть объяснена из быта кельтов. Придерживающиеся такого воззрения, которое приобретает характер национальной французской теории, нашли себе весьма сильную поддержку в выводах романской школы, по которой сущность средневекового исторического развития сводится в главных чертах к истории романизации новых народов.

Рядом с этим направлением стоит другое, которое усматривает основные черты всего строя западной истории, не исключая и французской, в особенностях быта и характера жизни древних германцев. К счастью для этой школы, которую можно назвать немецкой, знаменитый римский историк Тацит (между 98–100 гг. христианской эры) описал германцев не только в подробностях их быта, но, что еще важнее, с замечательным сочувствием и восхвалением их народных черт. В высшей степени любопытно то, что у Тацита действительно можно находить такие свойства быта германцев, которые прямо могут быть применены к немцам средних веков. Особенно имеется в виду описание дружинного быта. «Окружать себя толпой избранных юношей считается достоинством, украшением во время мира, охраной на войне. Почет и слава не только в своем колене, но и у соседних народов тому, кто отличается числом и храбростью дружины. Во время сражения для предводителя считается позором не превосходить всех храбростью, и для дружины постыдно отставать от предводителя. Ибо ожидает бесславие и позор на всю жизнь того, кто остался на поле сражения живым, потеряв предводителя. Защищать и оборонять его, своими подвигами возвеличивать его славу считается священною обязанностью. Предводители сражаются из-за славы, дружина – за предводителя. Если родное племя цепенеет в продолжительном мире и праздности, знатные юноши стремятся к тем, которые ведут войну, ибо не люб этому народу покой, в опасностях легче приобретается слава, да и нельзя иначе содержать большую дружину, как насилием и ввйной. Дружинники получают от предводителя коня и кровавую победоносную фрамею, жалованьем не пользуются, но имеют готовое содержание и помещение».

Приведенное место – находка для тех, кто пожелал бы генетически объяснить происхождение средневековых учреждений: отношение сеньора к вассалу, рыцарство и вообще тот характер личных отношений, которым так отличается средневековое устройство.

Из предыдущего можно усмотреть, что история французов и германцев основаниями своими покоится на двух теориях: с одной стороны, что романизованные кельты определили характер французов, а с другой – что тацитовские германцы заключают в себе существенные элементы для объяснения германской истории. В смысле исторической эволюции эти национальные школы представляют в себе сильно уязвимые места. Если существенные особенности средневекового строя даны формами жизни кельтов или германцев, то зачем понадобился длинный период развития в 8 или 9 веков, чтобы этим формам развиться в средневековый феодализм? Почему же сеньоры и вассалы с наследственными привилегиями и с присягой на верность частному лицу появляются в X в.? Наконец, существует такая научная теория, которая вообще не придает существенного значения индивидуальным отличиям и характеристикам народов; в основе ее лежит мысль, что все народы проходят одинаковые стадии развития. Сравнительно-исторический метод, берущий аналогии в разных местах и из различных эпох, принес уже много важных научных результатов и стал применяться во всех ученых литературах. Для дальнейших целей наших он имеет особенную важность, и потому позволим себе указать существенные выводы, добытые представителями этого направления.