Николай Устрялов - Итальянский фашизм

Наряду с рабочими волнениями под флагом защиты экономических интересов трудящихся, происходят и открытые политические выступления пролетариата. 18 февраля – спустя четыре месяца после перемирия – на улицах Милана шумит десятитысячная демонстрация ярко большевистского стиля. В апреле разражается забастовка протеста против запрещения манифестации в честь Ленина. Особенно бурно протекает она в Милане. Весь май полон стачек. В июле чествуют память К. Либкнехта и Розы Люксембург, причем Турин отмечает скорбь общей забастовкой. Там и здесь – осложнения, схватки, кровь. Возникновение фашистской организации, сначала скромной и немногочисленной, относится к этому же времени: 23 марта в Милане состоялось первое ее собрание.

Осенью, в атмосфере разгорающейся анархии, начинается предвыборная компания к выборам в новую палату. В эти же дни, в начале сентября, пресловутые «ардити» Габриэля д'Аннунцио захватывают Фиуме. 17 сентября депутат-социалист Модильяни под шумные аплодисменты левой произносит парламентскую речь с провозглашением итальянской республики. Улицы городов пестрят манифестациями под ярко большевистскими лозунгами. На конгрессе Federazione dei Lavoratori della Terra, представляющем до полу-миллиона членов, раздаются недвусмысленные предложения насчет обобществления средств производства.

Правительство мечется между враждующими станами, стремясь удержать равновесие. Нитти выступает против д'Аннуцио с горячей речью 13 сентября в палате: «Кто возбуждает умы, – говорит он, – тот предает интересы родины. Италии необходимо создать заграницей впечатление, что она заслуживает доверие, столь ей необходимое. Политика авантюр приведет нас к анархии и нищете. Рабочие и крестьяне должны парализовать всякую опасную авантюру. Они должны нам показать пример самоотречения и долга». Но в это время «рабочие и крестьяне» были меньше всего с правительством. Пугая д'Аннунцио революционной демократией, а последнюю – «угрозой реакции», ища поддержки рабочих, но вместе с тем опираясь на банки и развращенную войной промышленную буржуазию, Нитти терял повсюду опору и престиж. Государство переживало кризис. Острее всего это сказывалось в кризисе правительства. До чего оно было запугано, ясно хотя бы из такого анекдотического факта: отправляясь на конференцию в Сан-Ремо, не одобряемую итальянскими рабочими, премьер побоялся ехать по железной дороге и тайком пробрался туда на миноносце.

Выборы 16 ноября 1919 года происходили по новому избирательному закону, проведенному Нитти. От прежнего он отличался большею демократичностью и применением пропорциональной системы. Если в выборах до закона 1912 года принимало участие менее трех с половиною миллионов человек (т.е. 8,5% населения), если в 1913 к избирательным урнам явилось до восьми с половиною миллионов (21,5% населения), то в 1919 г. общее число избирателей поднялось до 11.115.441 (29,3%). Не без основания утверждали, что политически новый закон означал собою самоубийство старой либеральной олигархии. Что касается пропорциональной системы, то она умеряла политико-исторические контрасты Италии: не будь ее, представительство Севера было бы в 1919 году сплошь социалистическим, а Юг не имел бы вовсе депутатов-социалистов.

Результаты парламентских выборов были благоприятны двум левым политическим группировкам: социалистам и народной католической партии (popolari). Первые получили 156 депутатских мест, вторые – 100. Нитти, ожидавший более благоприятных правительству результатов, пережил неприятное разочарование.

Среди социалистических депутатов были представители умеренного, реформистского течения (Турати), но преобладало левое крыло. Московское влияние крепчало: социальная революция, увенчанная советским государством, представлялась большинству итальянских социалистов желанной и ближайшей целью. В марте 1919 исполнительный комитет партии вынес постановление о присоединении к Третьему Интернационалу, а в октябре того же года на партийном съезде в Болоньи прошла коммунистически звучащая резолюция, предложенная Сератти и его группой: провозглашались насильственные методы революционного действия во имя диктатуры пролетариата и установления советов. Правда, «присоединяясь» к Москве, итальянские социалисты не отдавали себе полного отчета в подлинном значении и последствиях этого акта. Но могла ли протекать спокойно и плодотворно работа парламента при наличии таких связей у 30% депутатов?

Нужно, однако, сказать, что социалистической партии не посчастливилось: в критический период она вступала без ярких фигур. Пылкий деятель левого, революционного ее фланга, волевой и темпераментный Муссолини, круто порвал с нею. Министериабельный Биссолати уже давно отошел вправо от ее основной линии. Турати тоже менее всего разделял экстремистские симпатии и, при всем своем славном прошлом, вовсе не годился в революционные герои. Правые, реформистские элементы социализма были вообще чужды нарастающему движению, усматривая в нем, согласно выражению д'Арагона, не более, нежели коллекцию «псевдо-революционных безумств». Сератти, лидер тогдашнего партийного большинства, несмотря на свое москвофильство, не был склонен слепо следовать русской указке, а собственные его рецепты неизменно страдали тою «центристской» половинчатостью, которая опять-таки мало подходила для победоносного углубления революции. Из экстремистов тоже никто не обнаруживал качеств, необходимых для общепризнанного и общенародного революционного вождя.

Нельзя отрицать, что в дни оживленнейшего революционного подъема взволнованных масс итальянский социализм оставался по существу социализмом парламентских кулуаров и газетных статей. Муссолини презрительно называл его «макаронным социализмом» и в свое время неоднократно его призывал сменить кулуары на площадь, вдохновиться прямым революционным действием. Но революционное массовое действие нарастало в послевоенные годы само по себе, «коммунизм улицы» накипал стихийно, и оформить его, дать ему разум и душу не суждено было паркетному бомонду партийного социализма [21] «Итальянский коммунизм был сумбурней и анархичней русского, – пишет испанский автор Камбо: – у него не было ни программы, ни вождя. Он был ни чем иным, как взрывом злобы и пессимизма, без русла и направленности, словно поток лавы или вышедшая из берегов река» (Cambo, «Autour du fascisme italien», p. 19). Что касается Муссолини, то стиль социалистического миросозерцания его молодости выпукло выражен в следующих его словах: «Социализм – не торговая сделка, не игра политиков, не мечта романтиков, и еще меньше – спорт… Социализм – это нечто жестокое, строгое, нечто сотканное из противоречий и насилия. Он – война; и горе мягкосердечным в этой войне: социализм – это страшное, серьезное и высокое дело» (Сарфатти 141-142). Любопытно сопоставить с этою точкой зрения ленинский взгляд на диктатуру: «Диктатура слово большое, жестокое, кровавое, слово, выражающее беспощадную борьбу не на жизнь, а на смерть двух классов, двух миров, двух всемирно-исторических эпох. Таких слов на ветер бросать нельзя». (Собрание сочинений, т. XVII. Гиз, 1923, с. 16). .