Николай Устрялов - Итальянский фашизм

Периодом наивысшего революционного подъема в Италии следует считать лето и осень 1920. Бушевал забастовочный психоз. Еще в начале года разразились грозные забастовки почтово-телеграфных и железнодорожных служащих. В июне же, когда уходил Нитти, многим казалось, что час большевистской революции окончательно пробил в стране. Рабочее движение нарастало стихийно и победоносно. Пролетарские организации брали всю экономическую жизнь страны под свой контроль. Повсюду красовались портреты Ленина, звучали коммунистические призывы. Июль ознаменовался военным мятежом в Анконе.

В конце мая в Генуе собирается съезд металлистов для выработки новых экономических требований. 18 июня выработанные условия предъявляются федерации промышленников. Идет речь о повышении заработной платы на 60%, об участии рабочих в прибылях, о проведении реального рабочего контроля, о паритетных комиссиях и т.д. Предприниматели уклоняются от удовлетворения требований, считая их экономически невыполнимыми. Стороны совещаются, пытаются договориться, но соглашение не налаживается. Антисемитские круги злорадно подчеркивают влиятельность евреев в Италии, стране, столь бедной евреями: в совещаниях рабочих и предпринимателей обе стороны, действительно, были – случайно – представлены евреями. В августе представители хозяев вручают рабочей делегации решительный ответ: «при настоящем положении промышленности требования экономических улучшений не могут быть удовлетворены». В тот же день комитет действия союза металлистов созывает съезд делегатов от секций и обращается с воззванием к рабочим. Собравшийся через несколько дней съезд решает начать обструкцию («итальянскую забастовку»), и немедленно там и здесь вспыхивают острые конфликты на почве поломки машин, порчи материалов. 30 августа правление автомобильного завода «Ромео» выносит постановление о закрытии завода (локаут). Миланская секция металлистов в ответ дает распоряжение о занятии рабочими всех металлургических заводов Милана и окрестностей. Распоряжение исполняется, и около трехсот предприятий захватываются вооруженными рабочими. Создается рабочая охрана, потом является специальная красная гвардия (guardie rosse). Проповедуется трудовая дисциплина, насаждаются методы чисто военной организации, внушается мысль о необходимости революционной иерархии. Жены рабочих мобилизуются для общего дела. Первое время царит энтузиазм. На заводах развеваются красные флаги. Праздничные дни проводятся в торжествах и митингах. Правительство бездействует, бессильное помешать событиям: Джиолитти в Сенате категорически заявляет, что «насильственное очищение фабрик от захвативших их вооруженных рабочих, столь страстно требуемое буржуазными партиями, невыполнимо ни по техническим, но по юридическим основаниям». Движение разрастается далеко за пределы Милана и Пьемонта, перекидываясь из одного города в другой, стихийно охватывая всю страну. К металлистам присоединяются рабочие других производств, зараженные примером, увлеченные воздухом борьбы. Почтовые чиновники доставляют рабочим корреспонденцию, адресуемую фабрикантам. Железнодорожники в свою очередь всячески помогают стачке, зачастую отступаясь при этом даже от велений закона и формальных требований службы. Католическая народная партия и ее организации, со своей стороны, поддерживают движение, хотя еще не так давно, в начале года, помогали правительству справляться с аналогичными стачками.

Экстремисты социалистической партии стремятся углубить события. Их позиция ясна: экономическую борьбу нужно превратить в социально-политическую революцию, необходимо осознать, что всякая классовая борьба есть в конечном итоге борьба за власть. Стачка для итальянских сторонников Москвы представлялась мощным орудием разрушения буржуазного государственного аппарата и установления пролетарской диктатуры [24] Ленин отмечал это в своей статье против Турати в мае 1920: «Как тупоумно и пошло-буржуазно непонимание революционной роли стихийно разрастающихся стачек!» (т. XVII, с. 194). . И, будучи последовательными, они добивались, чтобы формальное, как и реальное, возглавление рабочей борьбы перешло к социалистической партии, т.е. одному из отрядов Коммунистического Интернационала. Отстаивая этот взгляд от имени партии на собрании дирекции Всеобщей Конференции Труда, коммунист Дженнари доказывал, что движение уже переросло экономическую фазу, становясь революцией и гражданской войной.

Но Конфедерация Труда, руководимая реформистами, стала на иную точку зрения. Д'Арагона, генеральный секретарь Конфедерации, приветствуя стачку, в то же время упорно отрицал ее политический характер: борьба, согласно реформистской концепции, должна быть ограничена экономическими целями и руководиться не социалистической партией, а всеобщей Конфедерацией Труда.

Это была живописная и драматическая борьба двух больших течений современного социализма. Пылающая кровь, дерзновенная революционность, фанатическая вера, варварская разрушительность большевизма с одной стороны, и утомленная рассудочность, методический оппортунизм, умеренная постепенность, благородная цивилизованность реформизма – с другой. Различие темпераментов, стилей, вероятно, и возрастов: ведь «старость ходит осторожно и подозрительно глядит»…

10 сентября открылась конференция профессиональных рабочих организаций, на решение которой был перенесен спор между Исполнительным Комитетом партии и Конфедерацией. Не только Турати, но и «центрист» Серрати высказался за резолюцию Д'Арагона, которая прошла 591,245 голосами против 409,569, поданных за резолюцию Дженнари. «Руководство движением – значилось в принятой резолюции – должна принять на себя Генеральная Конфедерация Труда, осуществляя его с помощью социалистической партии… Целью борьбы является признание хозяевами контроля союзов над предприятиями. Это открывает дорогу дальнейшим завоеваниям и неминуемо приведет к коллективному управлению и к социализации, и таким образом органическим путем разрешатся задачи производства. Контроль, в союзе с техническими и интеллектуальными силами, которые не могут отказать в своем сотрудничестве для столь высоко-культурной цели, даст рабочему классу возможность технически подготовиться к замене собственной властью клонящейся к упадку власти буржуазии».

Нетрудно убедиться, что, несмотря на пышную словесность насчет грядущей «власти рабочего класса», оказавшуюся достаточной для привлечения Серрати, – революция обозначала по существу отказ от углубления революции, вернее, вообще отказ от пути революции. Социалистические вожди оказались революционерами больше на словах, чем на деле; в решающий момент их хватило на захват фабрик, но не власти, на забастовку, но не на прямое действие. Они убоялись великой исторической ответственности за ужасы и горе насильственной революционной катастрофы. Они уже вплотную подошли к ней, они заглянули ей в лицо – и отшатнулись. Им показался более благоразумным мирный «органический путь» эволюционного прогресса в духе начал гуманитарной и эгалитарной демократии. История, как известно, повела Италию по иному, третьему пути.