Арнольд Тойнби - Постижение истории

Если от эллинского мира перейти к сирийскому в эпоху его смутного времени, можно обнаружить ту же разительную противоположность между отшельничеством и аскезой, проявляющуюся в контрасте между умонастроением Книги Екклесиаста и чисто аскетической практикой монашеской общины ессеев [495].

В заключение если посмотреть на историю западного общества, то, во-первых, нельзя не обратить внимания на столкновение между отказом и аскетизмом в период распада средневекового итальянского муниципального порядка. В XV в. Флоренция Макиавелли и Медичи столкнулась с пуританским религиозным жаром Савонаролы; а в XVI в. линия раздела пролегла между родными братьями Гонзага.

Являются ли два этих конфликтующих пути в какой-то мере характерными для современной жизни западного общества? Нет недостатка в положительных свидетельствах, ибо, с одной стороны, жива еще философия Жан-Жака Руссо с его проповедью «возвращения к Природе», а с другой – существует целый ряд разнообразных аскетических течений, однако мощного движения в этом направлении в настоящее время нет. Может быть, это дает некоторую надежду, что распад цивилизации еще не зашел слишком далеко.

Необязательность и мученичество как пути социального поведения полярно противоположны и представляют собой альтернативу мимесису. Они также характерны для периода упадка цивилизации. Так, в первом поколении надлома эллинизма труантизм аттических рабов, сбежавших от своих хозяев во втором акте Афино-Пелопоннесской войны [497], совпадает с принятием смерти афинским гражданином Сократом, отказавшимся признать свою вину на суде, но и не пожелавшим воспользоваться предложенным побегом из тюрьмы.

Через два столетия судьба эллинистического мира вновь оказалась в кризисном состоянии из-за того, что и Афины, и Спарта проявили в критический момент взаимный труантизм и пренебрегли общей целью – созданием федерации, – хотя в этом была единственная надежда на спасение эллинистического мира и его традиционных институтов. Наиболее ответственным спартанским государственным деятелем того времени, стремившимся спасти греческие города-государства, был, по-видимому, Клеомен III. Именно он вошел в историю как один из двух спартанских царей-мучеников и дал Спарте последний всплеск славы, посеяв одновременно в думах внутреннего пролетариата первые семена, давшие в будущем ростки христианского духа.

В последнем круге римских гражданских войн, который знаменует переход от спада к оживлению, мученичество Катона Младшего находит свою противоположность в труантизме Марка Антония.

Труантизм эллинского правящего меньшинства достигает своей высшей драматической точки в момент смутного времени, но трагическая развязка отодвигается установлением эллинского универсального государства, которое на два столетия отодвинуло эпоху банкротства римского мира. II в. н.э. возвел на императорский трон Марка Аврелия – мученика, добровольно принявшего смерть, тогда как сын его и преемник Марк Коммод – это уже абсолютный бездельник, едва ли способный на непосильный для него труд правления [498]. В следующем поколении история повторяется – на сей раз с двоюродными братьями Антонинами, но за ними угадываются фигуры сирийского происхождения. Если насильственная смерть Элгабала явилась возмездием за пренебрежение императорскими обязанностями, то Александр Север, вдохновленный примером своего предшественника Марка, принимает смерть мученика за смелую попытку решить безнадежную задачу восстановления былой дисциплины римской армии [499].

Эти печальные судьбы завершают список сибаритов и мучеников эллинистического правящего меньшинства, ибо римский правящий класс в ходе ужасного спада, последовавшего за убийством Александра Севера, встал на путь последовательного самоуничтожения. С другой стороны, два поколения, одно – необузданной анархии, а другое – жестокой реакции, которые прошли между смертью Александра в 235 г. и смертью Галерия в 311 г., дали классический пример сочетания как мученичества, так и необязательности в рядах христианской церкви, к тому времени распространившей свое влияние на весь эллинистический мир.

Христианская церковь стала основной мишенью нападок эллинистического правящего меньшинства, ибо умирающий языческий правящий класс не мог признаться себе в той истине, что он сам явился причиной надлома и распада; даже в предсмертных муках он пытался сохранить последние крохи самоуважения, убеждая себя в том, что его гибель обусловлена наступлением пролетариата. Поскольку внешний пролетариат оформился в боевые отряды, способные противостоять правительственным войскам, а христианская церковь стала главным социальным институтом распадающегося общества, оставаясь в отличие от варваров в поле досягаемости империи, главный удар был направлен против нее. В условиях преследований христианская церковь, поставленная перед чудовищным выбором между отказом от веры и принятием мученичества, сумела отделить овнов от козлищ. Отступников было так много, что, когда преследования закончились, церковным властям пришлось решать вопрос, что же с ними делать. Однако небольшая горстка мучеников была духовно куда более сильной, чем многочисленная толпа отступников.

Можно ли заметить какие-либо проявления этих двух противоположных ориентаций социального поведения на современном Западе? Наверняка следы этого можно обнаружить в так называемом предательстве священников [500]. «Предательство священников» началось отнюдь не с циничной потери веры в принципы и увлечения скороспелыми плодами либерализма, что стало элементами современной интеллектуальной жизни сравнительно недавно. На самом деле процесс этот начался несколько веков назад, когда клерикалы отвергли свое клерикальное происхождение и тем самым лишили западную культуру возможности и впредь питаться соками древа духовной жизни, пытаясь передвинуть основание растущей западнохристианской цивилизации с религиозного базиса на секулярный.

Если окинуть взором четырехсотлетнюю историю западного христианства, задержавшись на Англии, наше внимание привлечет Томас Уолси, современно мыслящий священник, который в трудный час не избежал политических ошибок [501]. Но всегда он служил больше Королю, чем Богу. Труантизм Томаса Уолси менее чем через пять лет после его бесславной кончины был оттенен мученичеством его современников св. Джона Фишера и св. Томаса Мора [502]. Джон Фишер и Томас Мор были казнены королем Генрихом VIII в 1535 г. У Томаса Уолси никогда не было недостатка в последователях. Однако до сих пор остается открытым вопрос, смогут ли современные мученики доказать своей кровью жизненность Церкви, как сделали это христианские мученики в эллинистическом мире.