Арнольд Тойнби - Постижение истории

В историческом алфавите, изобретенном каким-то древнесирийским книжником, тогда как египетские писцы не смогли этого сделать, упрощение письменности, что фактически и означало ее техническое усовершенствование, было полным и радикальным. Сущность алфавита – разложение звуков человеческой речи на отдельные составляющие и представление каждого из этих элементов отдельным визуальным символом, соединяющим в себе четкость и простоту формы. Финикийцы – изобретатели алфавита – выделили и обозначили согласные. Греки заимствовали эту находку, а затем развили и дополнили алфавит, выделив и обозначив также и гласные звуки. Латинский алфавит, ставший письменностью западного общества, – это вариант греческого без каких-либо существенных изменений с технической стороны.

История письменности, кульминацией которой было создание алфавита, может служить яркой иллюстрацией закона соответствия между совершенствованием техники и упрощением аппарата. Действие этого закона можно проследить также в истории языка – технике артикулированных и значимых звуков. Процесс этот первичен относительно процесса возникновения письменности и, видимо, совпадает с самой историей человечества.

В истории языка, как и в истории письменности, упрощение – это линия технического прогресса. Тенденция языка, прогрессивно развивающегося, – отказываться от громоздкого аппарата флексий [380], которыми наполнены части речи и которые несут определенные значения, вводя вместо этого предлоги, дополнительные глаголы, частицы. Можно заметить, что эта тенденция в развитии техники языка схожа с тенденцией совершенствования письменности, когда наблюдается переход от идеографических пиктограмм к конвенциональным символам, представляющим элементарные звуки. В обоих случаях преследуется одна цель – максимально возможное упрощение и экономия форм и средств выражения.

Тенденцию языка к самоупрощению через отбрасывание флексий в пользу вспомогательных слов можно проследить на примере некоторых представителей индоевропейской семьи языков. В качестве двух полярных крайностей возьмем классический санскрит и современный английский. Санскрит в силу исторической случайности оказался законсервированным в канонической литературной форме еще до того, как, претерпев существенные изменения, он превратился в индоевропейский праязык – язык, из которого произошли все индоевропейские языки [381]. В санскрите англоговорящий исследователь найдет поразительное количество флексий при удивительной бедности частиц, тогда как на другом конце шкалы в современном английском осталось чрезвычайно мало флексий, унаследованных от праязыка, но образовалось огромное количество предлогов, частиц и вспомогательных глаголов. В этой лингвистической шкале, где английский и санскрит представляют собой две крайности, аттический греческий находится ближе к середине. Аттическое наречие поражает сходством с санскритом по обилию флексий, но дальнейшие наблюдения показывают, что греческие и санскритские флексии иначе распределены между различными частями речи. Греческому менее, чем санскриту, свойственны флексии существительного, но, с другой стороны, в нем больше флексий глагола. Эта разница весьма существенна, ибо глагол в отличие от существительного несет в своем содержании и отношение, и значение. Однако индуистский санскритолог, обратившись к греческому языку, возможно, вообще не заметит обилия флексий. Особенность аттического наречия, способная привлечь внимание санскритолога, – это обилие частиц. Исходя из первого своего впечатления, санскритолог даже может прийти к выводу, что аттический и современный английский обладают одной общей тенденцией, которая отсутствует в санскрите.

Если сопоставлять языки по силе их выражения, то, возможно, мы придем к заключению, что наш гипотетический исследователь из Индии скорее найдет параллель между английским и греческим, чем наш гипотетический англичанин – между греческим и санскритом, так как сложный английский глагол имеет столь широкий диапазон употребления и несет в себе столько нюансов и оттенков, что он вполне сопоставим с греческим, но никак не с санскритским, неразвитым и бедным.

Арабский глагол поначалу поражает английского исследователя обилием «аспектов», выраженных с помощью внутренних флексий, но вскоре обнаруживается, что английский глагол с помощью вспомогательных слов может выражать все эти аспекты, равно как и все возможные значения времени, тогда как арабский глагол с его единственной парой времен – совершенным и несовершенным – фактически беспомощен выразить элементарное временное различие между прошлым, настоящим и будущим.

Оттоманский тюркский язык, как и греческий, может выразить широкий диапазон значений с тонкими оттенками отношений с помощью развитого флективного глагола, но его несовершенство по сравнению с греческим в незначительном количестве частиц. В большинстве своем все такие частицы являются заимствованиями из персидского и арабского. Но самым большим недостатком тюркского является ограниченное число относительных местоимений. Он пытается восполнить нехватку местоимений, используя герундий. Результатом становится усложнение синтаксиса, в сравнении с которым цицероновские и мильтоновские периоды кажутся простыми. Тюркский язык намного бы упростился, отказавшись от вербальных флексий и приобретя взамен горстку относительных местоимений.

Линия прогресса в совершенствовании техники языка, которая раскрывается в данном обзоре, предполагает, что язык постепенно освобождается от флексий в пользу вспомогательных слов и в конце концов полностью утрачивает всякие черты флективности. Современный английский проделал длинный путь в этом направлении, а классический китайский язык – с этой точки зрения столь же совершенный, сколь несовершенна китайская письменность, – возможно, прошел весь путь до своего логического предела. Закон соответствия между развитием техники и упрощением технического аппарата, который мы проиллюстрировали на примерах из истории транспорта, связи, письменности и языка, можно проиллюстрировать также примерами из истории астрономии, философии и одежды.

В истории физики, например, птолемеева геоцентрическая система мира, представлявшая собой первую попытку дать связное объяснение всех наблюдаемых движений известных в то время небесных тел, выработала геометрический аппарат эпициклов [382]. Коперникова система, пришедшая на смену системе Птолемея, дает возможность в значительно более простых геометрических понятиях создать стройное объяснение бесчисленного множества движущихся небесных тел, обнаруженных теперь уже с помощью телескопа. А современная система Эйнштейна – для тех, кто ее понимает, – кажется вариантом дальнейшего упрощения представлений о физической структуре Вселенной через объединение свойств пространства, времени и законов гравитации, электричества и магнетизма в некую единую систему.