Кэролли Эриксон - Мария кровавая

Письмо, несомненно, было смелым, но оно так и осталось 6ез ответа. Вскоре Марию перевезли в небольшой отдаленный обветшавший особняк, который осенью был «открыт дождям и туманам», а дворец Быодли Генрих отдал в вечное пользование брату Анны, Джорджу Болейну.

И сразу же вслед за этим Марию навестила группа советников, тех самых, которые много раз посещали Екатерину. О том, как бывшая королева отражала их атаки, Марии было известно не только от посторонних, по и от самой Екатерины, и потому она знала, что нужно делать. Во-первых, па встречу с представителями короля она собрала всю свою свиту, которая в то время еще насчитывала сто шестьдесят человек, полагая, что в присутствии такого количества свидетелей они будут вынуждены взвешивать каждое свое слово и относиться к ней хотя бы с минимальным почтением. Мария знала, что отвечать на их доводы нужно спокойно, пункт за пунктом, изводить казуистикой, так, чтобы они выдохлись, и тогда «бесконечные угрозы и уговоры» посланцев короля окажутся бесполезными. Очень многому ее научил Шапюи, следивший за всем происходящим с великим вниманием и постоянно сообщавший о положении Екатерины и Марии императору Карлу V. Благодаря ему Мария знала, что удержать свой титул можно лишь, если вести себя предельно осторожно Малейшая оговорка, сделанная в присутствии свидетелей, позднее может быть использована против нее. Стоит всего лишь один раз создать прецедент и промолчать, когда не назвали принцессой, — и она немедленно лишится этого титула навсегда.

Шапюи составил для Марии конспект протеста в защиту статуса принцессы. Этот документ она должна была держать при себе постоянно, на случай если ее неожиданно поместят в тюрьму, начнут пытать, вынудят уйти в монастырь или против воли выдадут замуж. Посол считал, что Генрих в любое время может подвергнуть свою дочь одному из этих испытаний, поэтому, кроме письменного протеста, составил для нее несколько коротких словесных; она должна была их выучить наизусть и произнести перед любым представителем короля, который к ней явится. Эти протесты соединяли в себе и смирение, и вызов. Шапюи казалось, что Генрих к этому придраться не сможет. «Пусть будет так, если того желает король, — должна была говорить Мария, — я повинуюсь, но одновременно протестую, потому что это унижает мое достоинство принцессы» Отныне повторение этих протестов стало частью ее ежедневного ритуала, как и посещение мессы.

Шашои боялся, что Генрих начнет мстить или совершит какую-нибудь глупость, но тот просто решил подождать. Не удалось в сентябре, получится после. Но обязательно получится. Она все равно лишится всех титулов и званий, она все равно станет камеристкой Елизаветы в ее резиденции Хэт-филд. А там, без поддержки, ее бунтарский дух быстро будет сломлен, потому что почтение все будут оказывать только малолетней принцессе.

И вот 10 декабря к Марии с королевским приказом прибыл герцог Норфолк и объявил, чтобы она готовилась к переезду в резиденцию принцессы Уэльской Елизаветы. «Этот титул, — ответила Мария, — по праву принадлежит мне, и никому больше. Так что все сказанное вами, герцог, мне кажется странным и неуместным». Видя, что разговор принимает нежелательный оборот, Норфолк коротко бросил, что «не собирается здесь устраивать диспут, а лишь желает исполнить волю короля». Мария поняла, что пришло время вручить письменный протест, и сказала, что ей нужно отлучиться на полчаса.

Пройдя в спальню, Мария извлекла записи Шашои, быстро переписала их своей рукой, а затем возвратилась к Норфолку. Протягивая документ, она осведомилась, какие приготовления следует сделать слугам для переезда в другую резиденцию. Если они будут уволены, то заплатят ли им годовое жалованье? Скольким членам свиты будет позволено сопровождать ее при переезде? Может ли она оставить у себя фрейлин, капеллана и исповедника? Герцог ответил, что в новой резиденции слуг хватает, а свита ей практически не нужна. И это при том, что несколько недель назад от нее уже удалили некоторое количество приближенных — за то, что они якобы «способствовали строптивому поведению королевской дочери».

К сожалению, в Хэтфилд не позволили ехать и Маргарет Поул, графине Солсбери, находившейся рядом с Марией с младенчества, которая после матери была для нее самым близким человеком. Графине было сказано, что в ее услугах больше не нуждаются. Она настаивала, что желает служить Марии и согласна это делать без оплаты, а если нужно, и платить за свое содержание, но Норфолк был непреклонен. Он заявил, что для незаконнорожденной дочери короля двух фрейлин вполне достаточно. Так что Марии предстояло расставание со старыми гувернантками и сотней других дорогих людей, состоявших при ней почти восемнадцать лет.

Накануне Рождества Чарльз Брэндоп перевез Марию в новую резиденцию. Сразу же после прибытия в Хэтфилд повторился разговор, какой месяц назад она вела с герцогом Норфолком.

«Я законная принцесса, а не Елизавета, — сказала Мария Брэидону. — Елизавету я буду называть только сестрой, как всегда звала Генри Фитцроя братом. Принцессой же величать должны только меня».

Перед уходом Брэндоп решил дать ей последний шанс умилостивить отца. Он спросил, не хочет ли она передать что-нибудь королю.

«Ничего, — ответила она, — кроме того, что его дочь, принцесса Уэльская, просит благословения».

Брэидон нахмурился и пробормотал, что такое передать королю не осмеливается.

«В таком случае, — отозвалась Мария, — отправляйтесь и оставьте меня одну».

Шапюи позднее записал, что после ухода Брэндопа Мария вошла в комнату, где ей предстояло жить несколько последующих лет, и заплакала. «Это были худшие апартаменты во всем дворце, — писал он, — и не годились даже для камеристки». «У ее опекунов коварные замыслы, — продолжал он, — они хотят уморить ее через страдания или еще каким-либо путем и при этом принудить отказаться от своих прав… а возможно, найдут жениха низкого происхождения или станут, потворствовать ее соблазнению, лишь бы иметь оправдание тому, чтобы лишить принцессу Марию права наследования». Последнее предположение было довольно странным, если учесть воспитание Марии. Можно не сомневаться, что па пороге восемнадцатилетия она была необыкновенно миловидной девушкой и будь на ее месте любая другая ее возраста, действительно, возможно, какой-то мужчина и имел шансы добиться успеха и скомпрометировать ее. Когда угрозы не помогают, годятся и такие методы. .До Мария не была «любой другой» девушкой. У дочери грозного короля и мужественной матери, к тому же обладающей острым умом, титул принцессы отобрать можно было только силой, а не обманом либо с помощью каких-то подобных средств.