Владимир Бонч-Бруевич - Знамение времени - Убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса (Впечатления Киевского процесса)

- Перерыв на десять минут...-пусть успокоится подсудимый,-объявляет председатель.

- Что? Подсудимый!..

- А Чеберячка?.. Ведь она... О, она весела, она хохочет!...

LVIII.

Арестант Сингаевский.

Тихо, понуро, озираясь по сторонам, входит тот, чье имя теперь у всех на устах.

Вот он, окруженный конвоем, Сингаевский, родной брат Веры Чеберяк. В арестантском платье, коротко стриженный, черный, как смоль... Молодая бородка шелковистыми, чуть вьющимися прядями, обрамляет тупое лицо. Ни в черных {149} глазах, ни во всем облике нет и тени мысли, даже хитрость не блестит в этом упорном, безразлично-упрямом взгляде... Ломброзо рад был бы поместить его портрет в свою коллекцию преступных типов.

Он держит себя невинной овечкой, он ничего не знает, ничего не слышал по делу Ющинского, да и кто такой Ющинский он и понятия не имеет...

Попался случайно за кражу, занимаясь этим ремеслом всего два года.

- Но почему вы сами сознались в краже, в разгроме магазина, который учинили 12 марта вечером, почему сознались через полгода?

- Меня стали "пришивать" к делу Ющинского - вот я и сознался...

Сингаевский на суде весьма неполно рассказывает; как провел он этот день.

- А дальше что было?...

- Поехали все втроем, работали мы вместе,-я, Рудзинский, Латышев, поехали в Москву, чтобы краденное продать, Москву посмотреть, а может быть и дельце какое сделать..

- Ну, и что же?

- Да вот Латышев закутил, давай сотни в пивной менять, а тут сыщик устремился и арестовал нас... Потребовали паспорта... Забрали в участок, а потом этапом погнали в Киев.

Оказывается, он, этот громила, всегда жил каким-то отшельником: никого не видел, никого не знал, ни с кем знакомства не водил...

Отвечает глухо, тупо...

- А вот Караева вы знаете?..

- Знаю...

- Что же он, как?

- Мы его уважали, начальства не боялся, все что-нибудь ему наперекор делал... Воры его любили, уважали...

- Ну и вам он предлагал что-либо серьезное?..

- Предлагал кражу сделать...

- А вы ему сознавались, что убили Андрюшу?

- Я? я? Никогда ничего не говорил...

Но почему он так заторопился?

- А молодой человек там был?

- Был... {150} - Вы его узнали бы?..

- Узнал...

- Махалин, подойдите, сюда...

В зале водворяется небывалая тишина. Махалин спокойно поднимается из рядов свидетелей, идет своей оригинальной походкой, все время ныряя между плеч головой и нервно поводя спиной, идет, останавливается сзади солдат...

Кто-то из сторон предлагает еще какие-то вопросы Сингаевскому...

Зачем это?

Скорей бы встретились они с глазу на глаз... Узнает?.. Нет?...

Но что это с Чеберяковой?.. Что это с ней?..

Она плачет... Всхлипывает... Мечется по скамейке и рвет, и мнет платок...

Почему такое волнение?...

Неужели, неужели сознается!?.

Об этом так много говорили еще вчера и сегодня в суде... Смотрите, как озабочены гражданские истцы! Как мечутся они по коридорам, спеша на совещание в перерывах!..

- Не может быть? Ведь это ужасно... Вдруг сознание? Что тогда?

Я чувствую, что именно так толкуют они там, между собой, впопыхах, забывши все... Тогда, что тогда? Пропало дело!.. Пропал ритуал... Пропала вся затрата сил столь длительной, коварной работы...

Так же обеспокоены корреспонденты "Нового Времени", столь оригинально воспринимающие впечатления о процессе, что если бы не указания, что это из Киева, можно было бы подумать, что идет где-то какой-то другой процесс, процесс длинный, затяжной, идет там, где еще люди с удовольствием едят людей...

Смотрите, как сроднились они с этой безумной идеей ритуальности убийства, что им кажется, что было бы великим несчастьем, если бы восторжествовала истина и настоящие убийцы Андрея Ющинского были бы открыты.

Зачем им истина?

Им нужна вражда и ненависть, им нужен кровавый навет так же, как голодным хлеб... {151} И все притаились перед лицом этой ужасной очной ставки.

- Подойдите ближе...

И Махалин подошел к стойке, подошел тихо, незаметно, словно демон вырос он перед глазами Сингаевского и с высоты своего большого роста устремил прямой, упорный взгляд в него...

Сингаевский вдруг съежился, присел и, не отводя глаз, широких, полных животного ужаса, смотрел на него: - он не ожидал увидеть того, кто знает его тайну, похороненную, казалось, навеки...

- Узнаете ли вы его?

Молчание...

- Узнаете ли?..

Гробовое молчание...

- Узнаете?..

- Да, знаю, это он...

И Сингаевский нахмурился, потупился, готовый исчезнуть провалиться сквозь землю...

Как тихо, как жутко в зале! Как заметался он, словно мышь в мышеловке, и злоба и месть замелькали в его глазах... И жутко, и жалко, тоскливо на сердце...

Как все это ужасно! Ведь это все люди! Что довело их до этого безумного ужаса, не знающего пределов?.. Кто виноват в их полной потере человеческого облика, творящих зло и смерть, ради веселья, хмеля, женщин и денег?..

Вот мы, смотрящие на них оттуда, из публики, собравшиеся, как на зрелище, мы, чистые и радостные, о, мы нисколько не чувствуем себя виновными в том, что они несчастны, лживы, тупы, кровожадны... А ведь они - оборотная сторона всей жизни обеспеченных, главенствующих в обществе людей и классов...

- Посмотрите ему в глаза, - говорит обвинитель, - и скажите, повторите все то, что вы говорили о Рудзинском, о его собственном сознании...

- Что говорил он вам о "министерский голове" Рудзинского?

И он, - этот странный Махалин, - глубоко погружается взором в темный, омраченный взгляд, смотрит прямо, твердо, в упор в глаза арестанта и ровно и тихо повторяет слово за словом весь свой рассказ о сознании Сингаевского... {152} А тот? Тот отрицает все: и знакомства, и отдельные факты, и даже знание воровского языка, который он, словно наивная институтка, никогда не слыхал...

И чем более он все отрицал, тем веселей становился Замысловский, тем радостней, тем спокойней вела себя Чеберякова...

А Замысловский положительно обнаружил талант при рассказе и расспросе о том, как нужно совершать преступление. Смотрите, как он подвел: если, говорит, вы одним делом заняты, то, пока его не кончите, за другое не принимаетесь? Правда? да?

- Да, не принимаемся...

- Ну, вот...-закивал Замысловский головой. - Так... Прекрасно...

- Скажите, стало быть, если бы вы убивали...

- Я? Нет, нет... я не убивал...

- Да, нет? постойте, послушайте...- раздосадовал Замысловский, - я говорю, примерно, если бы вы убивали, ведь надо было бы и труп убрать, и все прочее... Скоро не справишься... Где же бы успеть утром, а к вечеру новую кражу, новый разгром сделать?

- Да, оно точно, это так. - мычит Сингаевский.

А Замысловский?

Он рад-радёшенек... Потирает руки, очевидно, забыв, что ведь не всегда уж так предупредительно, галантно убивают, что и труп, и "все прочее" кладут на место...