Николай Бондаренко - Консервативный вызов русской культуры - Белый лик

В. Б. Ты стал лауреатом пятой по счету премии Александра Солженицына. На мой взгляд, сегодня - это единственная общенациональная премия, поддерживающая основные традиции русской национальной литературы. Хороший ряд: Валентин Распутин, Евгений Носов, Леонид Бородин. Дай Бог такого же и продолжения. Я понимаю, что, как лауреат, ты уже не можешь быть объективным, но все-таки: каково твое отношение к этой премии? Какова ее роль в русском литературном процессе?

Л. Б. О ее роли говорить рано. Конечно, я был рад. По крайней мере, расплачусь с долгами. За последние годы я получал премию правительства Москвы, но это было делом рук моего друга Ирины Константиновны Архиповой, великой нашей певицы. Она приняла горячее участие в моей литературной судьбе. Так получилось, что нам ту премию давали одновременно с Георгием Свиридовым, я был очень рад такому совпадению.

В. Б. Сейчас тебе присудили премию одновременно с Александром Панариным. Как ты относишься к его работам?

Л. Б. Это наш автор. До того, как он пришел к нам в "Москву", я о его существовании не знал. Думаю, не знали и многие читатели. Доволен, что как прекрасный русский публицист он раскрылся на наших страницах. Сегодня это крупнейший политолог русского направления. И премии он заслуживает несомненно. Безусловно, это мой единомышленник.

В. Б. Ты говоришь о русском православном крыле. Как бы ты охарактеризовал это деление русской мысли на западническую космополитическую ветвь и на почвенническую православно-государственную ветвь?

Л. Б. Об этом хорошо сказал в свое время Юрий Андропов в докладной записке, назвав нас русистами. Это, конечно, не политический и не литературный термин, но, тем не менее, это именно так - русисты.

В. Б. Ты и сегодня себя считаешь последовательным русистом?

Л. Б. Да, безусловно. Кем же я могу еще себя чувствовать?

В. Б. Это понятие, очевидно, объединяет людей разных политических, эстетических и социальных взглядов. Это шире, чем, к примеру, консерватор или реалист. Наверное, русизм и объединяет таких советских писателей, как Михаил Алексеев и Юрий Бондарев, с такими несоветскими, как ты или Игорь Шафаревич. Объединяет тебя и Александра Проханова.

Л. Б. Общее есть одно. Когда мы с группой писателей были в Иркутске, кто-то из журналистов задал вопрос, почему я, бывший зэк, выступаю вместе с маститыми советскими писателями? Я тогда и сказал: "Есть одно, что нас объединяет независимо от политических пристрастий - любовь к России". И это очень существенно. Немотивированная, ничем не обоснованная, естественно органичная, как любовь сына к матери. Это иррациональное чувство. Политика вынуждает рефлектировать на эту тему. Зачастую это звучит не очень хорошо, напыщенно и приторно. Но иногда ситуация вынуждает объяснять свои иррациональные, глубинные чувства. В нормальной обстановке никаких разъяснений не требуется, люди сами чувствуют свою любовь, и этого им хватает. Это состояние души и роднит многих из нас. Мы можем принципиально не общаться по разным политическим позициям, но, безусловно, человек, любящий Россию, для меня в любом случае близок, особенно если рядом есть люди, а их немало, не любящие Россию, презирающие ее, считающие ее историческим недоноском.

В. Б. Полностью солидарен с тобой. Собственно, я и стараюсь в своей газете объединять всех литераторов разных эстетических и политических направлений, но любящих Россию. А значит - русистов... Какие из своих книг ты ценишь больше всего?

Л. Б. То, что никем не понято. Не считая книги "Год чуда и печали", глубоко личной моей книги, я очень ценю из написанного "Ловушку для Адама". Вещь эта не была принята и понята никем. Я не в обиде. Может, не сумел убедить читателя... Если во мне есть боль Православия, то она вся - в этой книге. А проскочила совершенно незаметно для всех.

В. Б. Может, время было такое, не до книг, самые разрушительные годы перестройки. Прочтут позже - я уверен, что у нас уже скоро вновь начнется литературный бум. Люди захотят читать хорошую литературу. Вот и к тебе придет новый читатель... Ты как считаешь, твоя жизнь в целом удалась?

Л. Б. Трудно сказать, удалась или не удалась. А то, что я везучий безусловно. Мне в жизни фантастически везло. С тем же писательством. Я никуда никогда не ходил. Ни разу в жизни. Рукописи не носил. Все шло помимо меня. Я был то в одной, то в другой конъюнктуре. Когда писал, в лагере и между лагерями, рукописи, не спрашивая меня, перевозили на Запад и там печатали, премии давали, в ПЕН-клубы принимали. Та диссидентская конъюнктура кончилась - Запад меня наглухо забыл. Я это понимал уже тогда. Пользовался, пока печатали, и знал, что когда-нибудь это кончится. В начале перестройки у нас началась конъюнктура: политический заключенный, лауреат международных премий - тоже начали активно печатать: и "Наш современник", и "Юность". Книги выходили сами собой. Но и это кончилось... Мода на зэков прошла.

В. Б. Тем более и Запад, и либералы раскусили твое русистское нутро. Думаю, если бы ты не поехал с группой русских патриотов по городам США: с Куняевым, Лихоносовым, Олегом Михайловым и другими,- может, какое-то время еще и пользовался бы на Западе режимом наибольшего благоприятствования в издательствах. Как Максимов или Владимов. А так тебя занесли в печально знаменитый "десант советских нацистов в Вашингтон". По сути, умелая провокация американского посла в России...

Л. Б. Может быть, ты и прав. Но продлилось бы мое издательское счастье еще ненадолго. Вскоре и Максимовы Западу оказались не нужны. Помню, глава английского ПЕН-клуба леди Антонио Фрезер в одной из крупнейших английских газет была обвинена в либерализме. В левизне. Их упрекали, что они с мужем сколачивают левое лобби в литературе. Отвечая на эти упреки в другой газете, леди Фрезер сказала, мол, у меня недавно в гостях был русский националист и консерватор Леонид Бородин.

В. Б. А ты считаешь себя русским националистом?

Л. Б. Нет. Не люблю это слово. В большом народе нет национализма. Почему я должен быть националистом? Я просто русский - и все. Русский националист - это масло масленое.

В. Б. Ты прав. Сегодня в наших интеллигентских кругах провозглашение себя "просто русским" уже неприлично, попахивает фашизмом. Объявить себя русским, а свою литературу и культуру не российской, а русской - значит, выйти за черту политкорректности.

Л. Б. Так сложилось исторически. Слово "национализм" употреблялось по отношению к малым народам. Шотландский национализм, фламандский национализм - звучит, а русский национализм - какое-то принижение для нас. Мы просто русские, и это здорово.

В. Б. А что тебе, Леонид, не удалось в жизни сделать? О чем мечталось, но не получилось?

Л. Б. В детстве я мечтал быть штурманом дальнего плавания. Мечтал быть моряком. До сих пор даже слабенький фильм о море меня привлекает.