Николай Бондаренко - Консервативный вызов русской культуры - Белый лик

Если по жизни, то погиб бы скорее всего такой Митяй-Митюль где-нибудь через полгода, во время ежовских чисток государства от старых и неверных игроков. Но у нас же - большое кино, большой стиль. В роли народа - бедный шофер грузовика, которого наши игроки вечно не в ту сторону отправляют, а в конце фильма и вовсе убивают. Где эти зияющие высоты то ли Нагорного, то ли Загорного, то ли Забугорного, куда направляют со всем скарбом простодушного шофера в линялой майке?

Хотел было Никита Михалков свалить все беды на шаровую молнию, которая бьет, не выбирая, куда залетит. Даже название было первоначальное у фильма "Внезапный эффект шаровой молнии", даже дворянин-чекист Митяй должен был спасти кое-кого от шаровой молнии, но, к счастью, уберегся режиссер от искушения. Почувствовал, что не шаровая молния, как бы она ни называлась, виновна в бедах русского народа, а "утомленные солнцем". Народ-то рад солнышку: от комдива Сергея Котова до огромной бабищи на пляже, от бойцов "химической защиты" до строителей дирижабля,- все рады солнцу. Недаром и фильм - откровенно солнечный, пронизан солнцем, там просто нет ни вечерних, ни ночных эпизодов. И любовь-то вся у Сергея и Маруси - в солнечных лучах, и дочка-то Надюша - вся солнечная. И страна-то вся выбиралась к солнцу - от разрухи, от революции подальше. Но уж так причудлив сюжет русской истории, так щедр он на испытания, что всегда в определенный момент, к сожалению, "утомленных солнцем" оказывается больше, чем нужно для нормальной жизни народа. И все они, эти "утомленные", оказываются в непосредственной близости от солнца. У власти, при власти, вокруг власти. И сколько раз в роли "утомленных солнцем" в русской истории было дворянство! В конце концов, не большевики же свергли царя, а высшее армейство. Речь идет о самой идее покаяния дворянства - рода Толстых, рода Михалковых и т.д., которые не дослужили ни царю, ни Сталину, ни Брежневу, не дослужили своему государству, "утомились" раньше времени, отдав государство бепощадным хищникам, все равно - Троцким ли, Хрущевым ли или Ельциным. Не стала наша знать национальной элитой, и потому в покаянии своем Никита Михалков тянется к комдивам Котовым, Буденным, Всеволодам Кочетовым - которые служат до конца.

Может быть, это и чересчур уж дальняя метафора, обобщение, но не случайно сам Михалков как-то назвал чекиста Митяя Платоновым 1936 года. Страшные Платоновы в результате вырастают из дворянских бездельников. И главное - по-прежнему переменчивые и несостоятельные. Как излечиться от этого? Будет ли в новом воплощении Михалковых завершен тот большой стиль, будет ли преодолена излишняя подвижность и закреплена та рыцарская законченность, которая скорее была присуща комдивам Котовым? Превращение из дворянина Митяя (как бы он ни назывался) в комдива Котова - это тоже покаяние Никиты Михалкова. Покаяние за всех сородичей, не сумевших стать до конца рыцарями долга и государства. А ведь дворяне - это и есть изначально служилые люди, слуги государства. Никита Михалков не разделяет взгляды своего героя, но он разделяет его пассионарный созидательный пафос. Потому фильм и полон жизни. Потому его и полюбят зрители - в России и за рубежом. Известный французский киноактер Жан-Мари Барр, символ нового французского кино, сказал в недавнем интервью: "Я был тронут... финальной сценой "Утомленных солнцем". Михалков - постановщик, который волнует, и это вселяет надежду... Несмотря на хаос, который охватил восточноевропейские страны, творческий потенциал их художников гораздо мощнее, чем на Западе". Может быть, из покаяния вырастает новое знание? Не случайно же в двадцатые годы "красные" комдивы и "красные" писатели, мечтающие о культуре, стремились сблизиться с уцелевшими дворянами, а то и породниться с ними, что, кстати, и происходит в кинофильме, где Сергей Петрович Котов находит жену из древнего дворянского рода. А сегодня, в девяностые, дворянин Никита Михалков стремится играть рабоче-крестьянского комдива Котова. Да

и в других своих ретро-фильмах, в той же "Рабе любви" - он ищет в героях недостающее михалковскому дворянству знание. А уже дальше дворянская культура заставляет его упаковать эту мужицкую пассионарность, эту энергетику дела в эстетические формы. Ибо при всей своей немалой режиссерской мускулатуре - он, пожалуй, самый утонченный эстет. Русский эстет, чувствующий красоту... даже бутылочного стекла, о которое порезался Митяй. В трагическом фильме он дает зрителю возможность наслаждаться красотой России. И, кстати, в отличие от многих коллег он чувствует красоту: и природную, органичную, почвенную, и красоту сделанную, промышленную, индустриальную. У него красиво скачут кони, но не менее красиво летят над полем истребители. Он наслаждается и танками на марше, и деревенской банькой. Он еще генетически помнит красоту дворянского гнезда, но успел до нынешней разрухи оценить красоту промышленного величия. Не случайно музыкальный ряд у Никиты Михалкова всегда запоминается. Может быть, поэтому зрители выходили после "Утомленных солнцем" и из кинотеатра "Художественный", и из ЦДЛ - музыкально-праздничными. Он своим покаянием за род Михалковых как бы признает определенное поражение, свое родовое поражение, но не получилось поражения. И это справедливо. Покаяние стало залогом Победы. В чем-то сердитый критик Марк Кушнирович прав - из антисталинского сюжета выросла песнь Державе, умеющей пройти даже через такие страшные испытания. Это - Песнь Победителя, прошедшего через покаяние и наконец-то становящегося верным до конца. Верным идее любимой Родины. Все так элементарно.

Владимир Солоухин

Солоухин Владимир Алексеевич родился 14 июня 1924 года в селе Алепино Владимирской области. Скончался 4 апреля 1997 года в Москве. Похоронен в селе Алепино. Родился в крестьянской семье. Окончил школу, поступил во Владимирский механический техникум. Во время Великой Отечественной войны попал в войска особого назначения, охранявшие Кремль. С 1946 года начал публиковать стихи. После войны поступил в Литературный институт. Работал в журнале "Огонек". В 1952 году вступил в КПСС. Много печатался в столичной прессе, но популярность пришла лишь с лирической повестью "Владимирские проселки", которая была замечена и критикой и известными писателями, в частности Леонидом Леоновым, назвавшим Солоухина "одним из интереснейших современных наших писателей второго поколения..." Еще больший шум наделали "Письма из Русского музея" (1966) и "Черные доски" (1969) острополемические документальные повести о сохранении русской культуры. В своих исторических и лирических повестях он формулирует свою "философию патриотизма", становится одним из ярких лидеров так называемой русской партии. С удовольствием Владимир Алексеевич писал и научно-популярные повести о травах, о ловле рыбы, о грибах, о саде... Очень рано написал автобиографический роман "Мать-мачеха" (1964) о собственной жизни. Затем серию автобиографических произведений он продолжил в "Прекрасной Адыгене", "Приговоре" и, конечно же, в итоговой исповедальной книге "Последняя ступень" (1976-1995). Книга пролежала в столе писателя целых 20 лет. Мне довелось читать ее в рукописи сразу после написания, тогда это была бомба посильнее "Архипелага ГУЛАГа". Конечно же, автора ждали крупные неприятности, но и мировая слава. Увы, Владимир Алексеевич не рискнул и даже тянул с публикацией в годы перестройки. Более того, все-таки вышла она в сокращенном виде и большого интереса уже не вызвала. Когда-то в семидесятые Леонид Леонов говорил по прочтении книги: "Ходит человек по Москве с водородной бомбой в портфеле и делает вид, что там бутылка коньяку..." В конце концов, она и оказалась бутылкой коньяку. Интересна она еще и неожиданными обвинениями в адрес своего бывшего старинного друга Ильи Глазунова. Но в ряду острой публицистики перестроечного времени повесть уже не выделялась ничем. Скорее, заметили "Соленое озеро", повесть о палаче хакасского народа Аркадии Гайдаре, и последнюю его повесть о русской эмиграции "Чаша". Был членом редколлегии журналов "Молодая гвардия" и "Наш современник". Последовательно занимал православные и монархические позиции.