Борис Черток - Книга 3. Ракеты и люди. Горячие дни холодной войны

С той же удачной фотографии, что была опубликована в газетах, художники за сутки нарисовали огромный портрет. В ночь на 16 января он был укреплен на фасаде Дома союзов. Готовились списки почетного караула. Мобилизовали весь наличный и привлекали со стороны дополнительный автотранспорт, чтобы перебрасывать людей из Калининграда к Дому союзов.

Каждый комплекс ОКБ, производства и организации Калининграда заказывали свои венки из живых цветов, опустошая ближайшие цветоводства.

Но главным событием 16 января для нас явились неожиданные выборы нового главного конструктора.

Мы, все его заместители, были подавлены внезапностью произошедшего. Казалось, что само обсуждение вопроса о новом главном, пока Королев еще не похоронен, – это кощунство. К тому же все давно смирились с установившимся порядком назначения на столь высокий пост. Обычно процедура назначения была многоступенчатой. Министр общего машиностроения, переговорив по телефону с сотрудниками аппарата ЦК, получив указание от Устинова и поговорив с самыми близкими заместителями, должен был подготовить формальное предложение по кандидатуре. Это предложение должно быть рассмотрено секретариатом ЦК КПСС. Решение секретариата утверждается на Политбюро. После выхода постановления Политбюро министр должен выпустить приказ о назначении нового главного конструктора и начальника ОКБ-1. На все должно быть затрачено 4-5 дней.

Но прилетевший из Миасса Виктор Макеев взял инициативу в свои руки. Собрав всех заместителей Королева, он заявил, что не следует терять ни одного дня и ждать, пока нам навяжут кого-либо сверху. Мы должны сами распорядиться своей судьбой. Говоря о необходимости немедленных действий, Макеев излучал такую активную убежденность, что все собравшиеся с ним согласились. По каким-то причинам в начатом обсуждении не участвовал Мишин.

Я предложил Макееву самому дать согласие на эту должность, при условии, что мы все немедленно обратимся с коллективным письмом в ЦК КПСС. Но Макеев от этой высокой чести отказался категорически. Он заявил, что дела в Миассе наконец-то налажены, работа по созданию ракетных комплексов для подводных лодок его захватила и он ее не бросит. Началось строительство атомных подводных лодок, на которых будет не 3, а 16 ракет. Разве можно бросать такую работу?

После короткой заминки я и Бушуев предложили кандидатуру Мишина. Против выступил Сергей Крюков. Он мотивировал тем, что Мишин слишком нетерпим к людям, занимающим отличные от него позиции в технике. Главный конструктор обязан терпеливо выслушать всех до принятия решения по принципиальным вопросам. Мишин слушать никого не захочет и всегда будет поступать по-своему. Мишин не сможет, по мнению Крюкова, руководить Советом главных.

Макеев, взявший на себя обязанности председателя, поставил вопрос на открытое голосование. Кандидатура Мишина была принята. Против проголосовал только один Крюков. Макеев, не откладывая, сам написал письмо, адресованное ЦК КПСС, и мы все его подписали. Так появилась «коллективка», которая утром 17 января была у Сербина, в копии у министра и в ВПК у Смирнова.

Наше письмо было неожиданностью для ЦК, Устинова и министра. Спустя некоторое время мы узнали, что до получения письма Устинов договорился с Тюлиным о его назначении на этот ответственный пост. Появление нашего коллективного письма не позволяло реализовать такое назначение.

17 января около 9 часов утра вместе с Бушуевым и Охапкиным мы ехали в Дом союзов.» Нам следовало договориться о свободном пропуске без очереди работников ОКБ-1 и смежных организаций, проверить допуск всех родных, самим попасть в одну из первых смен почетного караула, посоветовать полковнику – распорядителю почетного караула, кого когда выставлять. У каждого из нас были еще всяческие поручения. Но главное – мы хотели подольше побыть с Королевым, пусть мертвым. Видеть его нам было дано последний раз.

По пути к Дому союзов мы были сильно удивлены, увидев чернеющую толпу. Допуск для прощания был объявлен только с 12 часов. Несмотря на это, в 9 часов на морозе уже выстроилась очередь, протянувшаяся до Советской площади. Стоящие в голове очереди могли рассчитывать войти только через три часа. В массе это были люди, ничего не знавшие и не слыхавшие о Королеве до появления вчерашнего некролога. Какая сила, чья воля заставила их многими часами топтаться на морозе, чтобы быстро пройти через Колонный зал мимо гроба и на ходу взглянуть на мертвое лицо ранее совершенно неведомого человека?

За 42 года до этого я вместе с еще тремя мальчишками так же стоял в очереди к Дому союзов. Правда, морозы в те траурные Ленинские дни были куда сильнее. Зато красноармейцы разводили костры и мы поочередно отбегали, чтобы погреться у огня. Люди шли проститься и взглянуть на покойника, который при жизни был вождем, хорошо известным миллионам его сторонников и врагов. Ни тогда, в январе 1924 года, ни в марте 1953 года, когда умер Сталин, никаких разверсток или принуждений для прохождения у гроба не было.

К гробу Сталина шли искренне, считая его величайшим из великих вождей, «отцом родным». Никто не принуждал людей рисковать жизнью в страшнейшей давке. Это было свободное поклонение вождям. К гробу Курчатова тоже шли многие тысячи людей потому, что при жизни он был уже известен и знаменит. Советские люди были защищены его трудами от «коварных» американцев. Все знали, что он «отец» наших атомных и водородных бомб. К тому же Курчатов всему миру обещал в ближайшее время дать неограниченное количество почти даровой энергии с помощью управляемой термоядерной реакции. Это был великий советский ученый, и каждый патриот советской науки и техники считал своим личным долгом проститься с легендарной «бородой». О Курчатове миллионы знали задолго до его смерти.

А о Королеве? Ведь никто, кроме нескольких тысяч человек, которых пропустят в Колонный зал вне очереди, вообще ничего никогда ранее не слышал о Сергее Павловиче Королеве.

Мне кажется, что сотни тысяч человек пришли в понедельник 17 января к гробу Королева и во вторник 18 января к урне с его прахом потому, что наконец-то им открыли частицу правды. Наконец сказали, кому надо воздать должное за величайшую победу человеческой цивилизации. Было общее чувство приобщения к частично раскрытой тайне. Пусть на мертвого, но можно взглянуть. В траурной очереди демонстрировалась космическая общность людей. Было общее горе и общая гордость. Люди с опозданием, но получили возможность воздать должное за великие свершения великому Королеву. Каждый проходивший мимо гроба как бы прикасался к этим историческим свершениям. Может быть, далеко не все со мной согласятся, но я для себя именно так объяснил стремление многих тысяч людей пройти через Колонный зал.