Борис Черток - Ракеты и люди. Лунная гонка

Под некрологом стояли подписи Брежнева, Подгорного, Косыгина, других членов Политбюро, министров, а также Табакова, Тюлина, Глушко, Грушина, Люлька и Кузнецова. Непонятно, почему в ЦК осмелились поставить под некрологом подпись Грушина — разработчика ракет ПВО и ПРО — и не решились опубликовать фамилии главных потребителей исаевских двигателей — Макеева и Мишина.

Траурный митинг открыл Тюлин. Его речь повторила текст некролога, помещенного в «Правде».

Перед моим выступлением мне передали записку: «О работах для Макеева и боевых не упоминать».

Я не смог найти заранее подготовленного текста своего выступления, поэтому говорил «без бумажки». Потом мне сказали, что речь была «от души». Запомнил только слова, что «Исаев был настоящим человеком и великим инженером».

Макеев был лишен права в своей прощальной речи обмолвиться о решающей роли Исаева в созданных им, Макеевым, стратегических ракетах для подводных лодок. Он вышел из затруднения, сделав упор на человеческих качествах Исаева.

На Новодевичьем кладбище по установившейся традиции состоялся второй траурный митинг. Выступали более кратко другие ораторы. Не всем удалось бросить в могилу горсть земли. На старой территории Новодевичьего при скоплении тысяч провожавших это было совсем не просто.

С профессиональной сноровкой могильщики, засыпав могилу, воздвигли холм из венков и живых цветов.

С Катей, у которой здесь были десятки знакомых, договорились, если потеряем друг друга в кладбищенском многолюдье, встретиться на автостоянке. Мне надо было пройти к могилам Богуславского и Воскресенского. Для меня это было внутренней потребностью. Сегодня здесь к двум моим настоящим товарищам добавился третий, может быть, самый близкий.

В 1945 году компанию офицеров, живших на вилле Маргарет, за лихость в автомобильном слаломе по извилистым дорогам Тюрингии Исаев прозвал «гусарами». В число «гусаров» входили Богуславский и Воскресенский. «Гусары» были душой нашего офицерского общества, когда вечерами мы собирались у камина в просторном холле виллы Франка. В число наших гостей входили соскучившиеся по интеллигентному обществу офицеры расквартированной в Бляйхероде 25-й гвардейской дивизии. Здесь, в Германии, наше общество, составленное из «профсоюзных», или «цивильных», офицеров, чем-то притягивало настоящих офицеров, украшенных боевыми орденами и медалями.

— Вы здесь заняты важной работой, а мы — бездельники. Вы твердо знаете, что будете делать, когда вернетесь домой. А мы отвоевали больше четырех лет, случайно остались живы и теперь оказались без дела. Боевая гвардейская дивизия, оказавшись в комфортных условиях без войны, обречена на разложение, — говорили они.

Как-то само собой получилось, что в «эскадрон» наших «гусар» вошел боевой офицер «гвардии капитан Олег». В Тюрингию он дошел от Сталинграда вместе с боевой подругой Мирой — гвардии капитаном медицинской службы. Миру мы тоже включили в свою компанию. Для встреч «у камина» у нас находился душистый «Киршликер» и закупленные в центральном берлинском военторге драгоценные по тем временам пачки советских папирос «Казбек». Мы часами слушали рассказы перебивавших друг друга Олега, Миры, их друзей о буднях войны. Олег иногда обрывал Миру:

— Не надо об этом.

Чтобы отвлечь нас от страшных рассказов, он под гитару исполнял песни на слова собственного сочинения. Олег был поэтом и редактором дивизионной многотиражки. Поэзия Олега доставляла политотделу дивизии много хлопот, а ему самому мешала в получении более высоких чинов. Мира поясняла:

— Его стихи политработники считали демобилизующими, упадническими. Он не упоминал ни партию, ни Сталина.

В последних числах августа 1945 года я с Пилюгиным, Воскресенским и Чижиковым три дня был в отлучке. Вернувшись, вечером мы устроили прием «у камина» с участием всех «гусар». Олег под гитару исполнял новые песни.

Исаев с Мирой незаметно покинули наше общество. Воскресенский по этому поводу сказал Олегу:

— Берегись, как бы мы не отбили у тебя красавицу-жену. Чего доброго, увезем в Москву.

— Не боюсь. На фронтах не отбили. А в Москву мы с ней вернемся раньше вас. Получен приказ. Наша дивизия передислоцируется временно в район Виттенберга, а оттуда — на родину.

Когда все разошлись, Исаев, раскуривая на сон грядущий любимый «Беломор», признался:

— Ты знаешь, Мира была сама не своя. Признаюсь, мы с ней распили почти целую бутылку корна. Но это не помогло. Сегодня утром ей приказали дать заключение о здоровье и отсутствии вшей у солдата, приговоренного военным трибуналом к расстрелу за изнасилование немки. Солдат — казах, прошел войну от Сталинграда до Берлина вместе с двумя братьями. Оба брата погибли уже в Германии. Он не успел отомстить за братьев в боях: наступил мир. Тогда он специально отлучился из части, пошел в лес, там встретил двух гулявших женщин. Хотел обеих убить. Но одна убежала. Вторую он убивать не стал, якобы пытался изнасиловать. Муж пострадавшей оказался коммерческим директором нашего института «Рабе». Он прибежал ко мне. Я тут же позвонил военному коменданту города. Солдата быстро вычислили, арестовали. Он сам все рассказал следователю. Приказ маршала Жукова требует самых суровых наказаний за мародерство, грабежи мирных жителей и насилия над женщинами. Военный трибунал оперативно вынес смертный приговор, чтобы другим неповадно было. Военный комендант объявил о приговоре бургомистру города. Ко мне примчался муж вместе с пострадавшей женой. Они просили сохранить жизнь русскому солдату.

Я был потрясен и суровым приговором, и неожиданным поведением немцев, — продолжал Исаев. — Позвонил командиру дивизии. Тот ответил, что суд действовал в строгом соответствии с приказом Жукова. Отменить приговор невозможно. За несколько часов до расстрела потребовалось медицинское заключение. Такой порядок. Вот мы с Мирой друг друга успокаивали. Она переживает смерть этого солдата тяжелее, чем тысяч других во время войны. Мира очень просила, если мы окажемся в ближайшее время в Москве, найти для Олега такую работу, чтобы он не спился. Здесь его пока держит воинская дисциплина. Если демобилизуют, он себя не найдет.

Исаева мы проводили из Бляйхероде 10 сентября 1945 года. Через неделю из Берлина он улетел в Москву и в Германию больше не возвращался.

А через две недели я с двумя «гусарами» совершил автопутешествие в Виттенберг. Мы отыскали Миру и Олега. Они не распаковывали чемоданы, готовясь к погрузке в эшелон, который отправлялся на родину. Я записал возможный адрес Миры в Москве. Только весной 1947 года мы с женой смогли собрать гостей на улице Короленко. В нашу тесную коммунальную квартиру втиснулись Мира с Олегом и два «гусара»: Богуславский с женой Еленой и Воскресенский с будущей женой, тоже Еленой. Исаев на эту встречу не приехал.