Карл Ботмер - С графом Мирбахом в Москве

Я ответил, что, по моему мнению, и дополнительные договоры, и Брестский мирный договор обречены стать ненужным хламом в случае политики, предуказанной Берлином. Далее я указал на то, что оставление Москвы мною и персоналом миссии, даже мотивированное соображениями безопасности, все равно произведет впечатление нашего отхода от большевиков, ввиду чего я не оставлю Москвы только по мотивам личной безопасности.

Мой ответ не изменил точки зрения министерства иностранных дел. Что же касается вопроса об уходе из Москвы, то мне было прислано формальное распоряжение об оставлении Москвы и переводе миссии в более безопасное место, если мне или персоналу миссии будет угрожать опасность. И, наконец, 5 августа мною было получено телеграфное предписание немедленно прибыть в Берлин для устного доклада, передав все дела доктору Рицлеру, в отношении которого сохранялось в силе упомянутое выше телеграфное распоряжение касательно оставления Москвы или дальнейшего пребывания в ней. [...]

Моим отозванием в Берлин решался вопрос о моей личной безопасности. Но на мне оставалась категорически возложения на меня министерством ответственность за безопасность многочисленного персонала миссии. В связи с переводом миссии из Москвы меня могли упрекнуть в том, что при решении вопросов большой политической важности я поддавался влиянию порывов личной безопасности. Уже одна эта мысль побуждала меня сопротивляться настояниям свои сотрудников как военных, так и гражданских, равно как и советам моего болгарского коллеги, хорошо знакомого с московскими условиями, г-на Чапрачикова - откладывать переезд, несмотря на то, что положение сильно ухудшилось, как это видно из нижеследующего обзора событий дня.

В понедельник, 29 июля, в день моего прибытия в Москву, на публичном собрании по предложению ЦК партии левых социалистов-революционеров была принята резолюция, одобрявшая убийство графа Мирбаха и призывавшая следовать этому примеру. На следующий день эта резолюция была опубликована в московском органе левых социалистов-революционеров "Знамя борьбы".

В среду, 31 июля, рано утром мною было получено известие об убийстве в Киеве генерал-фельдмаршала фон Эйхгорна. Известие дополнялось сообщением о том, что убийца, схваченный на месте, заявил, что убийство совершенно им по постановлению московского комитета партии левых социалистов-революционеров.

В тот же день пополудни я был у Чичерина, чтобы поставить ему на вид неслыханную резолюцию левых социалистов-революционеров, сообщить о заявлении убийцы Эйхгорна и указать на связанные с этим последствия. По поводу смерти генерал-фельдмаршала г-н Чичерин формально выразил мне сожаление; в отношении же всего остального он только пожал плечами: Россия-де революционное государство, пользующееся свободой печати и собраний, и у него, Чичерина, нет средств против резолюций левых социалистов-революционеров. При этом он не преминул заметить, что наличность большого немецкого гарнизона не спасла генерал-фельдмаршала фон Эйхгорна и что отсюда для меня должно быть ясно, какую ценность может иметь тот батальон германских солдат, который первоначально был потребован нами для охраны германской миссии в Москве.

В среду же в течение первой половины дня я посетил моего турецкого коллегу Галиб-Капаль-бея и обещал провести у него вечер в тесном кругу. По его предложению мы условились держать в тайне наше вечернее свидание. Незадолго до условленного часа меня с русской стороны предупредили о том, что о предполагаемом мною визите к турецкому посланнику стало известно и что по дороге на меня совершенно будет покушение. Окружающие настоятельно просили меня отнестись к этому предупреждению со всей серьезностью. Я возражал, но решил подчиниться настояниям друзей и остался дома. Едва пробило одиннадцать часов, как раздались ружейные выстрелы и забили тревогу: то была попытка нападения на часового-латыша, дежурившего у садовой калитки нашего здания. Приблизительно час спустя снова забили тревогу по той же причине.

В последующие дни участились сообщения о готовящемся покушении на меня лично и предполагаемом нападении на здание представительства. Советское правительство не только усилило состав охраны - правда, сомнительного вида красноармейцами, сменившими латышей, отправленных на фронт, - но и заботливо устраняло всякий повод для меня оставлять здание посольства по служебным делам. Г-н Чичерин посещал меня каждый раз, как только имелся повод для переговоров, не дожидаясь, вопреки установленному обычаю, моего визита к нему. На мое указание на то, что это меня стесняет, он возразил: "Предостережений, мне кажется, у вас достаточно". При первом моем визите в Кремль было условлено, что вручение моих верительных грамот председателю Исполнительного комитета Советов Свердлову состоится в присутствии всего состава народных комиссаров. Церемония была, наконец, назначена на понедельник 5 августа. Но в последний момент г-н Чичерин попросил меня еще повременить с этим, так как советское правительство не рискует взять на себя ответственность за благополучный исход моего путешествия из квартиры в Кремль! Положение становилось недостойным и невозможным.

Оно еще более обострилось благодаря тому, что "Знамя борьбы" жирным шрифтом на своих страницах безвозбранно прославляло убийство фельдмаршала фон Эйхгорна как подвиг московских левых социалистов-революционеров. Я решительно протестовал перед г-ном Чичериным против этого, предприняв такой шаг по собственной инициативе и под свою ответственность, так как из Берлина, несмотря на мои доклады, не поступало никаких распоряжений предпринять что бы то ни было по поводу кровавого злодеяния, имевшего связь с Москвой и так открыто прославляемого. В 1914 году убийство австрийского эрцгерцога имело последствием объявление войны, теперь же убийцы германского фельдмаршала могли безнаказанно похваляться своим преступлением!

Получив предложение выехать в Берлин, я не мог предоставить моему преемнику решение вопроса о переводе нашего дипломатического представительства в более безопасное место - переводе, необходимом по единодушному мнению всех, с кем я советовался об этом. Я был бы в моих собственных глазах жалким трусом, если бы не взял на себя ответственности за решение как раз потому, что с моим отъездом из Москвы отпадал вопрос о моей личной безопасности. [...]

Заблаговременно увести многочисленный персонал нашего представительства из московской мышеловки, где он в случае серьезных осложнений обречен был на участь заложников у большевиков, я, разумеется, считал своей обязанностью не только ввиду данных мне на этот счет категорических указаний министерства иностранных дел, но и потому, что я, таким образом, обеспечивал моему правительству свободу действий на случай тех или иных его решений.