НИКОЛАЙ ЯКОВЛЕВ - 1 АВГУСТА 1914

От филиппики в адрес командования Родзянко перешел к общей характеристике состояния вооруженной мощи России: «В армии проявляется вялое настроение, отсутствие инициативы, паралич храбрости и доблести. Если сейчас как можно скорее будут приняты меры, во-первых, к улучшению высшего командного состава, к принятию какого-либо определенного плана, к изменению взглядов командного состава на солдата и к подъему духа армии справедливым возмездием тем, которые неумелым командованием губят плоды лучших подвигов, то время, пожалуй, не упущено. Если же обстановка сохранится до весны, когда все ожидают либо нашего наступления, либо наступления германцев, то успеха летом 1917 года, как и летом 1916 года, ожидать не приходится».

Председатель государственной Думы, носившийся со своим «патриотизмом», шельмовал нашу армию, одержавшую в1916 году победы, не имевшие себе равных в лагере Антанты за всю войну. Помимо Галиции русская армия провела блестящие операции на кавказском фронте. Наступая в тридцатиградусные морозы, наши войска 16 февраля овладели Эрзерумом, а 18 апреля) портом Трапезунд (Трабзон). При этом отличились и моряки черноморского флота.

В документе же проглядывается мысль — все будет хорошо только при иных у власти. А тех, кто не устраивает Родзянко и К°,— выгнать да еще воздать им «справедливое возмездие». От документа, официально направленного в Ставку, попахивало ультиматумом. Буржуазия стервенела на глазах, подстегнутая именно брусиловским прорывом.

Можно многое сказать о состоянии русской армии к исходу того года, но при всем разнобое в оценках пессимизм Родзянко был объективно неоправданным. Генерал Нокс, глава британской миссии в России, даже отдаленно не испытывал теплых чувств к нашей стране. Состояние русской армии его интересовало лишь с точки зрения ее вклада в коалиционную войну и соответственного облегчения бремени, лежавшего на Англии в борьбе против Германии. Он так оценивал русскую армию к исходу 1916 топа: перспективы «были более многообещающими, чем виды на кампанию 1916 года в марте того года… Русская пехота устала, но меньше, чем год назад… почти всех видов вооружения, боеприпасов и снаряжения было больше, чем когда-либо при мобилизации, весной 1915 или весной 1916 г…. Качество командования улучшалось с каждым днем… Нет никакого сомнения в том, что, если бы тыл не раздирался противоречиями… русская армия увенчала бы себя новыми лаврами… и, вне сомнений, нанесла бы такой удар, который сделал бы возможным победу союзников к исходу этого года».

Дистанция между взглядами «патриота» Родзянко и откровенного британского империалиста Нокса, никак не желавшего блага России, неизмерима.

Российская буржуазия работала в рамках понятной тактики:

способствовать поражениям Российской империи, а затем употребить все усилия на войну «до победного конца» под водительством крупного капитала. Поэтому, какие бы победы ни одерживала русская армия, пока политические противники были у власти, все признавалось скверным, независимо от того, были к этому основания или нет. В лихорадке политических наскоков буржуазия стала носительницей национального нигилизма, ибо предавала поношению и русского солдата. Буржуа уверяли, что они смогут делать все по-иному и много лучше. На деле они оказались способны только на разрушительную критику.

Под знаком этой неспособности развивались отношения верхушки буржуазии с командованием армии. С одной стороны, думцы и земцы на всех перекрестках кричали о бездарных генералах, с другой,— силились войти в союз с ними против монархии. Ключевой фигурой, на которую направил свои усилия Гучков, был генерал-адъютант Алексеев. Он вошел в какие-то сношения с гучковцами, но относился к ним в высшей степени осторожно. Вероятно, он не хотел оказаться пешкой в руках пронырливых политиканов. На информации департамента полиции о съездах «Земгора» в 1916 году Алексеев наложил резолюцию: «В различных организациях мы имеем не только сотрудников в ведении войны, но получающие нашими трудами и казенными деньгами внутреннюю спайку силы, преследующие весьма вредные для жизни государства цели. С этим нужно сообразовывать и наши отношения».

Алексеев вынашивал собственные планы. 28 июня 1916 года он подал Николаю II докладную записку с предложением назначить для общеимперского управления диктатора. Звучало соблазнительно, и написали даже проект царского рескрипта о создании Совета Министров «из лиц, пользующихся общественным доверием». Но, по-видимому, Штюрмер поднял на ноги все и вся, и царь отшатнулся перед перспективой учреждения поста «Верховного министра государственной обороны». Инициативу Алексеева надолго запомнили руководители «общественности», ибо генерал не видел для них иной роли, кроме пропагандистского обеспечения коренной перестройки высшего управления страной.

Когда в первые дни после февральской революции встал вопрос о назначении Алексеева Верховным Главнокомандующим, Родзянко писал князю Львову: «Вспомните, что ген. Алексеев являлся постоянным противником мероприятий, которые ему неоднократно предлагались из тыла как неотложные, дайте себе отчет в том, что ген. Алексеев всегда считал, что армия должна командовать над тылом, что армия должна командовать над волей народа и что армия должна как бы возглавить собой и правительство и все его мероприятия .. Не забудьте, что ген. Алексеев настаивал определенно на немедленном введении диктатуры».

В 1916 году Гучков не оставлял попыток связать генералов своими затеями. Его репутация отнюдь не содействовала успеху дела. На заседании Совета Министров в это время, когда зашел разговор о Гучкове,министры сошлись на том, что при «авантюристической натуре и непомерном честолюбии» он способен во главе батальона пойти на Царское Село. Александра Федоровна пылала ненавистью к Гучкову, в письмах к царю она заклинала: «Гучкова не следует пускать на фронт и позволять… говорить с войсками». В другом письме: «Все знают, что Гучков работает против нашей династии». Знал, конечно, и Алексеев.

Изворотливый Гучков решил не мытьем, так катаньем изобразить Алексеева если не соучастником деяний «общественности», то по крайней мере симпатизирующим ей. Еще до войны он отработал технику воздействия на умы — распространение машинописных копий своей переписки с различными важными лицами. В 1915 году он начал широко рассылать тексты речей в Думе без цензурных купюр. В конце лета 1916 года по всем доступным Гучкову каналам разнеслось его громовое письмо Алексееву от 28 августа, составленное таким образом, чтобы читающие могли сделать вывод – оно лишь одно из обширной корреспонденции: