Евгений Савицкий - Я — «Дракон». Атакую!..

«В семь часов вечера будет комсомольское собрание. Сова собирается объяснять, что такое комсомолец».

Я прочитал объявление, и чем-то оно мне не понравилось, показалось не слишком внушительным, что ли? Тогда сорвал листок и написал по-своему:

«В 7 часов вечера состоится собрание, на котором Нвг. Савицкий будет объяснять, что такое комсомол. Явка всем непременная и строго обязательна».

Помню, как готовился к своему первому в жизни от-пстственному собранию. Сходил в партком завода (возможно, он иначе тогда назывался), попросил что-нибудь почитать о комсомоле, и мне дали брошюрку, очень тоненькую, которая называлась «Роль комсомола в условиях развитого нэпа». Прочитав ее, я сумел довольно хорошо разобраться в существе вопроса и в назначенный час, без выборов президиума, занял место за столом с тремя активистами, обратившись к своим друзьям с такими словами:

— Товарищи! Что такое комсомол, я и сам еще не знаю. Вот у меня есть брошюра о комсомоле — я ее вам прочту. Вопросы?

— А много читать?

— Нет» мало.

— Ну тогда давай!..

И я принялся читать о том, что скоро войдет в нашу жизнь, как кровное, родное наше дело, наполнит ее новым содержанием, сознанием необходимости быть в передовых рядах и своего класса, и всего поколения. Когда закончил читать брошюру, спросил, все ли понятно. Вопрос, касающийся роли комсомола в борьбе с нэпманами, похоже, был ясен, и лишь один поинтересовался:

— А можно их бить?

Я подумал и уверенно ответил:

— Раз они временно и по нужде, значит, можно. На этом первое наше собрание завершило работу. Позже всех секретарей комсомольских ячеек стали регулярно вызывать в райкомы, учить, как проводить собрания, различным формам организационной работы. В комсомол, помню, поначалу принимали не так, как сейчас, а просто заносили в список фамилию да предлагали расписаться в том, что отныне ты комсомолец. Зато уж сколько разных починов, идей, тревожных и безотлагательных, ждущих вмешательства комсомольского актива вопросов было потом! В первую очередь это касалось нашего труда.

Так, например, мы предложили нумеровать вагонетки, идущие с породой по канатной дороге из карьера на камнедробилку, то есть указывать порядковый номер отправляемой вагонетки, фамилию грузчика и номер ФЗУ. Эта идея, можно сказать, научной организации труда повышала личную ответственность каждого и позволила в конце первого же месяца заработать в два раза больше, чем выходило обычно. Скажу прямо, стимулировало. Хотя выдавали-то нам всего лишь пятнадцать процентов от заработанного — остальное шло на наше содержание как учеников ФЗУ.

На комсомольских собраниях, а проводили мы их два раза в месяц, каждый комсомолец отчитывался о своих делах, откровенно говорил, что полезного сделал он для страны за срок между собраниями. Случалось, что кто-то обманет, припишет лишку — тут прощения быть не могло! Мы решительно исключали таких из комсомола.

Соревнуясь с «Октябрем», соседним заводом, мы, комсомольцы «Пролетария», ревниво следили, чтобы не отставать в выдаче породы. Порой попадется плохой пласт — план горит. Тогда собираемся ячейкой и думаем, как быть, ищем выход из положения. Дело доходило до того, что ребята нередко оставались работать во вторую смену, но план выполняли не тот, который определялся по норме, а еще выше — принятый комсомольцами на собрании.

Что касается вопросов идеологического порядка, то их мы решали по своему разумению. Сейчас, спустя годы, признаюсь — в чем-то перегибали. Да ведь какой из меня был идеологический работник!

Это может показаться странным, но однажды мы поставили на повестку дня такой вопрос: «Комсомолец не должен носить галстук и шляпу». Весьма категорично, не правда ли? Или вот еще: «Если ты комсомолка — носи красную косынку!» {При этом желательно было, чтобы и стриглась «под горшок».) Смешно, конечно. Однако надо учитывать время, в котором мы жили. Ведь был разгар нэпа, и все наши решения, те же протесты против моды, — выражали желание моего поколения строить свой, новый образ жизни, не поддаваться чужому влиянию.

Коль уж зашла речь о модах, скажу прямо, мне лично, как и мальчишкам всех времен, всегда нравилась военная форма. Я с нескрываемой завистью провожал взглядом энергичных, молодцевато подтянутых людей, прислушивался к веселому скрипу ремней, переплетающих их ладно скроенные фигуры.

Раз в наш заводской клуб пришел, не помню по какому случаю, один такой командир и стал рассказывать о службе в Красной Армии. «Фабзайчата» слушали его, раскрыв рты, а я, забыв обо всем на свете, смотрел на лихого командира, завороженный его поскрипывающей портупеей, наганом в кожаной кобуре, всем его обликом, от которого веяло решительностью, бесстрашием, силой. Пройдет время, и в военное лихолетье этот молодой командир, уже генерал-полковник, начальник штаба фронта, зачитав правительственный указ, будет вручать мне орден Ленина и Золотую медаль Героя Советского Союза, Сергей Семенович Бирюзов… На долгие годы я сохраню добрую память об этом мужественном человеке. Нам вместе придется работать и после войны. Маршал Бирюзов будет командовать войсками противовоздушной обороны, а я — авиацией ПВО страны…

Ну а что же нэпманы? Помогла нам хоть чем-то та брошюра, которую я зачитал на первом собрании?

Думаю, помогла. Надо сказать, прямого общения с нэпманской молодежью у нас не замечалось. Вся культурно-массовая работа комсомольцев проходила в нашем заводском районе. Был там парк, в котором мы собирались, где любили проводить различные спортив-вые игры, устраивали концерты художественной самодеятельности: пели, отстукивали чечетку, ритмический матросский танец. Техника исполнения чечетки доходила порой до виртуозного мастерства — куда там той же аэробике по затрате энергии! Вот музыкальное сопровождение по звуковой частоте, количеству децибел, киловатт на душу населения, конечно, уступало нынешним электроагрегатам. Скажем, наш заводской оркестр в сравнении с любым инструментальным ансамблем из какого-нибудь затрапезного кафе отставал бы, как извозчичья лошадь от гоночного автомобиля. В самом деле, простецкая семиструнная гитара, гармошка, флейта — откуда только достали? Еще два барабана — эти сами сделали. Играли, понятно, на слух. Бабушки на сольфеджио никого не водили. И все-таки играли с задором, с настроением!

Да что там говорить, малиновый звон колокола над сонной рекой или простой колокольчик под дугою разве не дороже сердцу русского человека всей самой совершенной технической электроаппаратуры? А семиструнная гитара не ярче ли молниеподобных всплесков каких угодно светомузык? Ну кто перекричит, кто перепляшет с микрофоном хотя бы вот это — такое совсем негромкое: