Арсений Ворожейкин - Небо истребителя

— Как думаете, где подвижная часть фонаря? — спросил я Климова.

— Как — где? — удивился Климов и внимательно осмотрел место, где она должна быть. — Странно…

Я приказал выделить людей, чтобы они развернутый строем прочесали местность на пути планирования самолета.

Часа через два Климов принес сброшенную Сомовым подвижную часть фонаря. Хозяин соседнего хутора нашел его неподалеку от своего дома. Наша догадка оправдалась. Летчик был сильным и волевым, в самый последний момент принял единственно правильное решение. Катапультирование давало ему небольшой шанс спастись. Только случай, удачный, счастливый случай, мог даровать ему жизнь, которая висела на волоске. Но волосок оборвался. Момент этого обрыва в борьбе за жизнь летчик не почувствовал.

Изуродованный самолет с трудом оторвали от сосны и поставили на шасси. К нашему удивлению, двигатель остался невредимым. Инженеры несколько раз пытались запустить его, но тщетно. При проверке фильтра оказалось, что он закупорен слоями серы. Откуда она взялась — никто не знал. Катастрофой заинтересовалась Москва. Полеты на данном типе самолета были запрещены. Требовалось немало времени для выяснения причин появления серы в керосине.

Перед отъездом из дивизии командующий подозвал меня:

— Арсений Васильевич, на тебя и жену есть путевки в Хосту.

Меня поразило, что в такой обстановке командующий счел возможным предоставить мне отпуск.

— Езжай в Москву, забирай жену — и к морю, — продолжал он. — Детей есть с кем оставить?

— Девочек возьмем с собой, малышку оставим с бабушкой.

— Ну и договорились. Кого за себя оставишь?

— Начальника штаба полковника Мельникова.

— Хорошо, — одобрил командующий. — Я попрошу нашего инспектора помочь вашей дивизии. Летать теперь, видимо, начнем не скоро. Катастрофа раскрыла серьезное дело. Распутать его будет не так-то просто…

Москва встретила теплым, солнечным днем. Не чувствуя усталости с дороги, я поднялся по лестнице на четвертый этаж, от волнения позабыв воспользоваться лифтом. Дверь открыла Валя. Встреча была восторженной. «Папочка, милый, родной!..» Верочка, Оленька и сын Сережа повисли на мне «Папка приехал! Милый, родной, как мы по тебе скучали!» Сколько в этих нежных объятиях ласки, доверия, преданности Я не мог произнести ни слова. Слезы навернулись на глаза.

Возвратившись из отпуска, позвонил начальнику штаба. Голос бодрый, о служебных делах ни слова. Поинтересовался, как отдохнули, спросил, надо ли включать меня в плановую таблицу полетов. Утром шофер спросил: — Куда поедем?

— В штаб дивизии, — сказал я, но, к моему удивлению, машина у здания штаба не остановилась.

Шофер, заметив мое недоумение, улыбнулся:

— Штаб переехал в новое здание. Закончили строить спортивный зал. Теперь мы богачи!

— Молодцы!

Сообщение о спортзале особенно обрадовало меня, и я решил в первую очередь осмотреть его. Встретил меня капитан Гриша Дивинец:

— Товарищ полковник, полюбуйтесь на наши хоромы!

За счет цветового решения зал делился как бы на две половины. Радовали глаз умело расставленные турники и брусья, подвешенные к потолку кольца и веревки, площадки для игр в волейбол и теннис. В зале занимались две эскадрильи из полка Осмоловского.

— Денег на снаряды хватило?

— Десять тысяч осталось.

— И душ есть?

— А как же! — с гордостью ответил Дивинец. — Четыре кабины.

После спортивного комплекса осмотрел штаб дивизии. Комнаты были уже распределены по отделам, выделены кабинеты для командования. Полковник Мельников рассказал о состоянии боевой готовности в полках. Дела шли неплохо. Командующий следил за работой дивизии. Все это радовало. Надо было быстрее входить в строй, чтобы без всяких скидок на перерыв взять на себя командование.

Когда я в приподнятом настроении подошел к своему самолету, рядом оказался инспектор ВВС флота подполковник Решетилов. Это меня встревожило: «Уж не получил ли он приказ дать мне провозные полеты на учебном истребителе?» Александр Степанович, обычно улыбчивый, на этот раз официально, с нотками недовольства сообщил:

— У меня есть приказ проверить вашу технику пилотирования на учебной машине.

— Почему же вы пришла не в штаб, а прямо к самолету?

— Помощник командующего по летной подготовке опасался, что я не успею вас перехватить на земле.

— Спасибо за заботу, хотя по всем существующим авиационным правилам я могу вылететь и без контрольно-провозных полетов. Или он мне не доверяет?

Летчику, как в музыканту, нужна постоянная практика. Перерывы в их работе сказываются на мастерстве. Некоторые летчики-истребители так свыкаются с управлением самолетом, что полет для них становится привычкой. А привычка, как говорится, вторая натура. Однако во всем нужна мера, она для каждого летчика разная и зависит от уровня его подготовки. Я могу летать без проверки, если перерыв не превышает трех месяцев. У меня он полтора месяца. Значит, я законно вполне могу обойтись без контрольного полета.

Нового помощника командующего я не знал и не мог понять, что движет им. Или он хочет показать свою власть, или попросту перестраховщик. Сколько вреда принесли она авиации! Известно, что в каждом полете есть риск, готовность к нему приучает летчика к осторожности, а излишнее опекунство расхолаживает и делает его неуверенным в себе.

— А вы лично считаете, что должны лететь со мной? — спросил я Решетилова.

— Вы имеете право на полет без провозных. Я могу доложить, что прибыл, когда вы уже запустили двигатель, и не решился наложить запрет.

Полет я сделал, но на следующий день помощник командующего по летной подготовке Михаил Васильевич Авдеев все же проверил мою технику пилотирования днем в сложных метеоусловиях. После посадки сказал:

— Летаете отлично, — и, как бы извиняясь, добавил: — По правилам я мог бы и не проверять вашу технику пилотирования, но знаю, что комдивы, увлеченные руководством, мало летают, пилотируют неважно.

Он показался мне откровенным, душевным человеком, знающим свое дело. Никакого властолюбия я не усмотрел. На вид спокойный, рассудительный. Лицо доброе. А может, очень хотел показать себя человечным, доброжелательным?

В сентябре 1953 года меня пригласили в Городец иа открытие бронзового бюста. По положению бюст дважды Героя Советского Союза устанавливается на его родине. Я родился в деревне Прокофьево, расположенной в пятнадцати километрах от Городца. Но деревенька попала в разряд неперспективных, в ней осталось всего пять домов. И районные власти решили установить бюст на берегу Волги в Городце, где я учился в школе, жил в детдоме и, работая на брандвахте, получал первую в своей жизни зарплату.