Арсений Ворожейкин - Небо истребителя

Волжский пароход неторопливо причаливает к деревянной пристани самого древнего города Горьковской области. Городец был построен в 1152 году как военная крепость князем Юрием Долгоруким на почти отвесном, крутом берегу. Городец испытал нашествие хана Батыя, был разрушен, но возрожден на прежнем месте. Затем он был снова сожжен татарским ханом, и в третий раз подвергся нападению казанских татар. Город много раз исчезал с лица земли и каждый раз возрождался.

Автором бюста стала Вера Игнатьевна Мухина. Мне хорошо запомнилась последняя встреча с ней. В октябре 1945 года она заканчивала лепку. Настроение у нее в у меня было хорошее. Работая, она старалась разговорить собеседника, считая, что в мимике часто раскрывается характер человека. На этот раз она поведала мне историю строительства великолепного дома, в котором жила и где находилась ее творческая мастерская. Во время войны она была приглашена на ужин в Кремль. Там к ней подсел американский посол Гарриман. В разговоре он проявил осведомленность о ее творчестве, выразил восхищение многими ее работами. Зная, что у нее нет хорошей мастерской, он предложил построить отдельный коттедж с мастерской. «Вера Игнатьевна, поверьте, вы этого заслуживаете», — уверял он. Она отказалась. А на другой день к ней прибыл человек, представившийся строителем-специалистом, и сказал, что Сталин распорядился построить для нее дом с учетом всех ее пожеланий.

— Все! Я закончила лепить, Арсений Васильевич, — с довольной улыбкой сказала Мухина. — Теперь осталось отлить бюст в бронзе.

— Спасибо, Вера Игнатьевна, — я встал.

Но при прощании Вера Игнатьевна вдруг нахмурилась. Лицо ее посуровело.

Я застыл от удивления и неожиданности. Она разочарованно сказала:

— Арсений Васильевич, я ошиблась. У вас характер на такой. Стойте, стойте, — она, словно впервые увидев, изучающе всмотрелась в мое лицо. — Да, только сейчас я это поняла. Вы душевный человек, добрый, а я вас и суровым и каким-то казенным. Пожалуйста, прошу вас, еще раз придите ко мне.

— С удовольствием бы, Вера Игнатьевна, но завтра улетаю к новому месту службы — в Белоруссию.

— Вот досадно! Но я постараюсь исправить. Сейчас я вас провожу до метро, все обдумаю.

Вера Игнатьевна много говорила, задавала вопросы, не спуская с меня цепкого, пристального взгляда. И теперь мне было интересно, исправила ли она характер? Это я узнаю завтра, когда с бюста снимут чехол. Впрочем, свой подлинный характер и самому не так просто определить: часто человек считает себя лучше, чем он есть на самом деле.

Секретаря райкома партии Василия Андреевича Бросалова я застал в его кабинете. Говорили и об открытии бюста, и о судьбе моей родной деревеньки, и о многом другом. Под конец беседы он вдруг спросил:

— А с Никитой Сергеевичем Хрущевым встречаться не приходилось?

Сразу вспомнился май 1944 года. Наш полк стоял на аэродроме близ Тернополя. Член Военного совета 1-го Украинского фронта генерал Хрущев прилетел, чтобы провести совещание с политработниками. Командующий воздушной армией генерал-полковник Красовский приказал мне:

— Свои истребители поставьте метрах в двухстах от командного пункта, а сами находитесь поблизости. Как только кончится совещание, доложите Никите Сергеевичу, что вам приказано сопровождать его в полете до штаба фронта.

Когда кончилось совещание, я представился Хрущеву. Он спросил:

— Где ваши истребители?

— Там, — я показал рукой.

— Почему не рядом с моим? — Он пренебрежительно махнул рукой: — Ждать не буду, полечу без вас.

Мы, четверо летчиков, бросились бегом к своим машинам. Но пока запускали двигатели, По-2 успел взлететь. И тут я, к своему ужасу, увидел появившихся над селом Великие Гаи двух «фоккеров». Фашистские истребители заметили По-2 и начали делать разворот. Чудом нам удалось взлететь и подоспеть в тот момент, когда истребители противника находились в исходном положении для атаки. Оказавшись позади фашистов, мы открыла огонь. Один «фоккер» удалось подбить, другой ушел восвояси. Хрущева мы проводили до штаба фронта.

— Да-а, — вздохнул Бросалов. — Тяжелый момент был. Интересно, почему Хрущев не стал вас ждать?

— Видимо, очень торопился. И характер такой: ждать не любит.

Стояло бабье лето. Воскресенье выдалось на редкость теплым и солнечным. На митинг собралось много людей. Говорили обо мне, о моем детстве, а я глядел вдаль. С высокой кручи просматривался противоположный берег реки, низменный и заболоченный. Но там уже вырастали пятиэтажные дома для строителей Горьковской ГЭС. Хорошо были видны сооружаемая водосливная плотина и строящееся здание электростанции. Словно издалека до меня донеслось:

— Открыть бюст!

Распахнулся чехол, упал на землю. Суровой надменности, о которой говорила Мухина, не было. Было строгое, но доброе лицо с задумчивым взглядом, устремленным вдаль.

На другой день на райисполкомовском газике вместе с матерью и братом Степаном мы поехали в деревню Прокофьево. Добирались почти час: дороги в российской глубинке не для машин. Родной дом встретил печальной ласковостью. Здесь все до мелочей знакомо, мило и дорого душе. До тридцатых годов в нашей деревне насчитывалось шестнадцать изб. В половине из них жила староверы Сиденины, предки которых переселились из глухих лесов. Теперь в деревне осталось всего шесть изб. Когда я бегал еще подростком, четыре семьи были раскулачены. Из раскулаченных мне хорошо запомнился Ефим Сиденин. Этот крепкий и здоровый мужик имел жену, двух сыновей и трех дочек. Он сам построил двухэтажный дом с небольшой молельней, где мои сверстники, в том числе и я, начинали учиться грамоте по Евангелию. Учил нас приезжий старец, прозванный Палкиным. Однажды на уроке я отвлекся от чтения книги, и «учитель» ударил меня по спине палкой. Хозяину молельни Ефиму пришлось вступиться за меня. Но тот сказал: «Есть божий закон — не противиться злу. Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». Ефиму не понравилось такое учение, и он поспешил рассчитать Палкина.

В 1942 году, уезжая на фронт, я заехал в Прокофьево попрощаться с мамой, женой и дочкой. Встретился и с Ефимом Сидениным. Он рассказал мне интересную притчу: «Шел человек в рубищах и весь обвешанный тяжелыми цепями. Повстречался ему дородный мужик и спрашивает: „Почему ты себя так мучаешь?“ — „Я великий грешник: нечаянно убил своего брата“. — „Разве ты грешник? Вот я так грешник: людей своими наговорами порчу и убиваю, натравливаю друг на друга, у коров молоко отнимаю, женщин делаю бесплодными. И ничего не боюсь“. После этого они разошлись. Человек в рубище долго думал и решил, что этот изверг не должен жить на свете. Сколько горя и страданий он принес людям! Надо убить его. „Все равно я уже грешник“, — решил он и выполнил свое решение. Вскоре к нему явился ангел и сказал: „Ты народу великое добро сделал: избавил его от злодея. Бог тебе все грехи отпускает…“