Василий ШУЛЬГИН - 1921 год.

А остальные?.. Остальные будут вставать постепенно…

«Женька» будет варить чай, если есть чай и если раздобудется «примус». «Вовка» пойдет куда-нибудь пройтись… «по конспирации»… Или же будет помогать мне по «секретариату»… Михаил Ильич пойдет мистически танцевать. Это объяснится позже. Полковники «за шкафом», поручики, юнкера — ничего не будут делать… Будут ждать, пока проснутся дамы. За исключением одного, который сделает все хозяйство: помоет чашки, зажжет примус, даже вымоет пол… Затем проснутся дамы… На некоторое время попросят «очистить помещение»… А то и так: «прошу нечаянно не оборачиваться»… Затем пойдет обедать, кто может… Кто не может — не пойдет… Затем вернутся. Незаметно набежит вечер, тогда разведут спирт водой «в глубокомысленной пропорции», откупорят сардинки, пригласят из-за шкафа дядю Васю «со адъютантом», вытащат мандолину и гитару и будут петь и петь до самого утра…

«Три юных пажа покидали

Навеки свой берег родной…»

И всякое другое, такое же красивое и трогательное…

А потом будут спать… Спать без конца… И все они — герои, и все они теперь — бездельники, постепенно за годы войны, борьбы и походов привыкшие к жизни, распущенной и беспорядочной…

Теперь все живут так… И первый из них «аз»… И я веду эту жизнь, беспутную и нелепую…

«В огороде бузина, а за шкафом дядя».

— Что за шум в соседней комнате?

— Это нашему бедному дяде Васе стукнуло сорок три года…

Да, сорок три… Vingt cinq ans bien sonnеs… [22] [22] Немножко больше, чем двадцать пять (франц.)

Лежу и думаю: а ведь в этой испано-еврейско-французской гитане «по утрам», несомненно, больше добродетели, той добродетели, которая строит буржуазные миры, чем во всей спящей, героической (несомненно героической — без иронии) русской колонии, которая приютилась под ее крышей…

Но это — рассуждения под злую руку… Это с одной стороны… А с другой стороны, ну что им делать?.. Зачем им вставать рано?..

Работать?

Как трудно найти эту работу!.. И потом, если найти, это значит у кого-то отбить. Поэтому, если умудряются как-то жить «так», то так и надо… К тому же, они все полубольные, едва выкарабкавшиеся из смертельных ран и болезней и с неизлечимыми ранами в сердце… Каждый носит в себе тяжкое страдание, каждый втихомолку оплакивает дорогие могилы…

Все эти люди —несчастные, заживо-ободранные кошки, и недаром эта улица называется «Кошка-Дере»… Дерут кошки по сердцу…

Конечно, хорошо бы, если бы пили меньше… Пусть лучше спят…

Звуки Чайковского «беззвучно несутся» от моей подушки (бесстыдно грязной), над спящими людьми мансарды. Мне что-то не спится… Но вставать не хочется…

Лежать хочу, «чтоб мыслить и страдать»…

Да и вообще я сегодня не буду вставать!..

И это вот по какому расчету…

У нас на всех четырех, лежащих в этой комнате, нет больше ни пиастра… И нет никаких надежд… То есть в порядке «рациональном»… В порядке «иррациональном» я непоколебимо убежден, что помощь придет… не дадут же умереть с голоду на этом чердаке… Если мы кому-нибудь нужны — не дадут… А если не нужны, тоже не дадут: похороны дороже. Но нужно «переждать» некоторое время… Переждать, лежа, — меньше расход сил. А расходовать все же придется, потому что масса людей, ну, масса не масса, а человек десять в день, придет по различным делам…

Как они не боятся подыматься по этой лестнице!..

И я не встаю… К чему? Но остальные поднялись… Женька, правда, не «варит», потому что нечего варить… Но он что-то соображает — должно быть, где «раздобыться»… Зато Михайлыч ушел — наверное, мистически танцевать… Встал и Вовка и полощется у крана, благо вода пошла, что не всегда бывает… Сквозь раскрытое окно видна стена, а над ней сад, а за садом — красивые контуры Русского посольства… Там идет какое-то ученье в саду…

— Смирно!.. Равняйся!.. Ряды вздвой!.. Стройся!.. На пле-чо!!.. К ноге!.. На караул!.. К ноге!.. Вольно!..

Иногда слышно что-то вроде:

— Прекратить разговорчики на левом фланге…

Это они каждый день проделывают… Это юнкера — конвой генерала Врангеля… Единственные, кому оставили оружие… Славные мальчики. Тянутся, стараются. Держат марку.

— Смирно! Равнение направо! Господа офицеры!

— Вовка, что это такое?

— Генерал Врангель подходит…

— А…

Стало тихо, потом явственный высокий изысканный голос здоровается с юнкерами.

И ответ: скандированный, дружный…

Ну, ладно: много нас лежит так «мансардных человеков», голодных и бездельных, по всем чердакам Перы, Галаты и Стамбула, всего Константинополя… Но пока есть этот четкий, высокий изысканный голос, центрирующий вокруг себя волю, напряжение, мы — «потенциальная энергия», притаившаяся, выжидающая…

«Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон»…

Это не «оправдание лежни»… Но это подтверждение «Евразийства»…

Кто знает нас такими, какими нас сделала история, — не лучше ли для России эти пассивные, «полувосточные» элементы, легко кристаллизирующиеся, центрирующиеся вокруг вождя для единого совокупного действия, чем бестолково-активные «гражданского типа» квазизападники. От Гостомысла до наших дней устраивали они у нас беспорядок, партийную грызню и оппозицию всякому разумному делу. Недаром старая власть называла их «беспокойными людьми». Теперь эти «беспокойные» пакостят по всем Европам генерала Врангеля и ищут новых «центров»…

Ищите, слепорожденные…

У нас, мансардников, психология простая и несложная, укладывается в три заповеди. Заповеди грубоватые, но выразительные:

I.—В отношении политическом:

«Прекратить разговорчики на левом фланге».

II.—В смысле жизненных удобств и тому подобного:

«Лопай, что дают»…

III.—В смысле напряжения энергии, активности, исполнения своего долга:

«Як треба — то треба»…

Мысли русского беженца, даже когда он «еcrivain», не отличаются последовательностью. Это видно из предыдущего. Но иначе и не может быть. Идеология только нащупывается…

Легко ли, в самом деле…

Перед революцией было у нас такое положение. Мы стояли на перекрестке, на котором лежал «бел-горюч камень», а на том камне написано:

«Вправо поедешь, коня загубишь; влево — сам голову сложишь»…

Мы не пошли ни вправо, ни влево, ни за власть, ни за революцию, а пошли посередине… по компасу. И, конечно, очутились без дороги совсем… Пробиваемся сквозь целину дикой и страшной страны…