Николай Кузьмин - Генерал Корнилов

Генерал не удержался и завел обычную «военную пластинку»: стал жаловаться на комитеты, лезущие постоянно под руку, сующие свой нос туда, где совершенно ничего не смыслят.

Савинков, ободренный тем, как завоевывается генеральское доверие, запальчиво пообещал: никаких комитетов! И после этого в одно мгновение обоих собеседников пронзила одинаковая мысль: но тогда зачем же нужен ты? Ведь не секрет, что вся сила и влияние главного комиссара опирались на эти выборные органы.

Переглянувшись, они враз отвели глаза.

Лицо Савинкова со знаменитыми, как бы исплаканными, глазами сделалось надменным. В отличие от него генерал уверенно сидел в своем военном седле. Зыбким было комиссарское положение Савинкова. Он решил поступить так, как обычно поступал в самые щекотливые минуты: взял тон грубый, но предельно откровенный. Он сознавал, что этот умный азиат сразу же уловит любую ложь, малейшую фальшивость.

– Генерал, оставим изрекать приятности нашему «жен-премьеру» (намек на успехи Керенского у дам в салонах). Станем реалистами. Развитие событий, на мой взгляд, склоняется к тому, что в случае чего мне придется стрелять в вас, как в кого-нибудь из Романовых. Само собой, вы мне ответите тем же самым… Сейчас много, слишком много зависит от нас с вами. На вашей стороне доверие военных. На моей, ну как бы вам сказать?.. Я все же не сбрасывал бы со счетов ни комиссаров, ни этих самых комитетов. До поры… хотя бы. К тому же я теперь всегда рядышком с «жен-премьером». Поверьте, генерал, как и вы, я нисколько не обольщаюсь этой личностью. Но кто ж меняет лошадей на переправе? Но он еще и знамя – не забудем. С ним пока считаются вполне серьезно. Разумеется, его, как головешку, надо постоянно раздувать, иначе он погаснет. Я обязуюсь это делать постоянно. Обещаю: пепла не будет! А если потребуется, он у меня вспыхнет костром. Вас это устраивает? Тогда – вашу руку. Будем спасать Россию вместе. Это наш долг, генерал!

Быстрое рукопожатие вышло горячим и порывистым – чрезмерно. Фальшь так и не исчезла. Лавр Георгиевич не знал, куда деть руки. Тяжелая ситуация, что и говорить!

– Господа, я всего лишь аптекарь. Мое дело исполнять рецеп ты. Что у вас там решено? Подавайте. Я готов.

Савинков сделал вид, что удовлетворен.

– Генерал, ничего другого я не ожидал. Вы настоящий патриот!

Ум сочинителя острых политических романов помог ему выработать формулу, способную найти поддержку как слева, так и справа. Он постоянно помнил, чем разнились люди, на которых он сделал свою ставку. Если у Керенского на первом месте стояла все-таки Свобода, а уж Россия на втором, то у Корнилова – совсем наоборот. Маленький генерал жил интересами России. Поэтому Савинков предлагал союз имеющихся сил или, если угодно, комбинацию: «Красное знамя Керенского и крепкую руку Корнилова». А поскольку вся его деятельность в эти дни сосредоточилась в столице, он пустил в обиход летучую фразу о том, что плохо верит в грубую силу генерала Корнилова без надлежащей поддержки со стороны Керенского. Он рассчитывал, что его мнение быстро достигнет ушей главы правительства.

После этого он заявился к Керенскому и потребовал у него два полка надежных войск. Совет рабочих и солдатских депутатов со своим настырным исполкомом должен был исчезнуть и более не появляться. Момент для расправы с ним выдался самый подходящий. Столица еще не забыла беспорядки в первые дни июля, поразительным образом совпавшие с началом немецкого наступления на фронте. Очень к месту приходилась и газетная шумиха насчет немецкого вагона и немецкого золота большевиков.

Перед глазами Савинкова стояла красочная картина, когда Мюрат, генерал Наполеона, в сопровождении бравых гренадеров появился во французском парламенте. «А ну-ка выбросьте мне эту публику вон!» Перепуганные депутаты принялись прыгать в окна. «Интересно, прыгнет ли кто из этих?» – думал Савинков.

О главе правительства уже судачили как о безвольном человеке. Его презирали за то, что в июле он упустил счастливую возможность одним ударом расправиться с большевиками. На днях Бьюкеннен выговаривал молодому, блестящему, до кончиков ногтей англизированному Терещенко, злословя насчет Керенского. Презрительный сарказм в речи посла хлестал через край. Спит в царской кровати, восстановил в Зимнем дворце старорежимные порядки, а духу ударить по врагам России так и не хватило. «Орел, а зубы телячьи!» Это было сказано метко, едко, ядовито. Разумеется, Терещенко постарался, чтобы слова посла узнали многие и многие. Об орле с телячьими зубами перешептывались в окружении Керенского. Усмешек при этом даже не прикрывали ладошками. Керенский кипел. «Пусть они сунутся на улицы еще раз. Я их раздавлю!» Он стал смотреть на Ленина, своего волжского земляка, как на заклятого врага. В конце концов, сложно ли найти человека, согласного выстрелить в спину вождю большевиков при такой стандартной ситуации, как попытка к бегству?

Савинкову нравилась сама атмосфера кипучей деятельности. Он словно окунулся в свою молодость. Вспомнились золотые денечки, когда вся «Боевая организация» эсеров готовилась к намеченному дню и напоминала умело снаряженную бомбу.

Тогда их было мало, очень мало, но каждого их шага с замиранием сердца ожидала вся восхищенная Россия.

Тайком от Керенского он обсудил свой план с такими людьми, как Некрасов и Терещенко. Эти люди стали незаметно, но настойчиво выдвигаться на передний край политических баталий в столичной жизни. Причем они сами проявляли интерес к ближайшему знакомству с бывшим террористом. Видимо, сообразили, что наступает время решительных людей. Оба – и Некрасов, и Терещенко – посоветовали загодя наметить тех, кого следовало незаметно устранить. Политика, к сожалению, не обходится без жертв. Это утверждение ласкало слух убийцы великого князя Сергея Александровича. Савинков, поразмыслив, такой списочек составил.

В коридоре перед приемной премьер-министра его остановил ничем не примечательный человечек по фамилии Львов. Однофамилец князя, недавно сдавшего пост главы правительства, он одно время входил в состав Кабинета Министров, занимая такую нелепую в нынешнее время должность, как обер-прокурор Синода. Как он был вымыт из правительства, Савинков не помнил. Пост обер-прокурора никого не завлекал. Они даже и знакомы-то не были толком… У бывшего обер-прокурора имелась скверная привычка вертеть пуговицу на пиджаке собеседника. При этом он склонялся близко, говорил негромко, как бы совершенно доверительно. И постоянно подхихикивал… Савинкову было некогда, он нес на утверждение боевой победительный план и не испытывал желания размениваться на пустяки. Однако, остановленный и ухваченный за пуговицу, он принужден был выслушать насмешливую байку насчет Чернова (Цукермана), бывшеготоварища Савинкова по партии. Керенский, как известно, ненавидит Чернова и ни за что не соглашался ввести его в состав правительства. Однако, едва эсеры поднажали, Керенский тут же сдался. Телячьими зубами эсеров не испугаешь!