Сергей Мельгунов - ЗОЛОТОЙ НЕМЕЦКИЙ КЛЮЧ БОЛЬШЕВИКОВ

Согласимся заранее, что Временное Правительство с полным основанием в заседании 24 июля, выслушав доклад министра юстиции Ефремова и заключение министра председателя Керенского, «с удовлетворением убедилось в злостности тех слухов, которые распространялись…в печати и обществе по поводу деятельности В.М. Чернова, в бытность его за границей». Согласимся и с позднейшим утверждением редактора эмигрантских «Современных Записок» (Руднева),что «повторять голословные и не подтвердившееся обвинения - вещь с точки зрения добрых литературных нравов явно недопустимая». Слова эти относятся к разоблачениям автора книги «Роковые Годы». Неумением критически разобраться в используемом материале Никитин однако, не столько нарушал постулаты литературной этики [28] [28] По какой то скорее уже традиционной партийной pruderie Руднев не называет имени Чернова и говорит только по поводу обвинений, «пущенных по адресу другого лица», упрекая Никитина в том, что он полностью называет это лицо и сохраняет анонимат» (публицист К.) в отношении «вполне изобличенного германского агента Колышко». Очевидно, Никитин сохранил лишь терминологию публикации 17 года, когда Колышко почти всегда фигурировал в газетных сообщениях под титулом «журналист К». Юридически в 17-м году не была доказана и вина Колышки, хотя он и был арестован. , сколько дискредитировал методы своей работы даже в тех случаях, когда, по мнению Руднева, его сообщения «оставляли впечатление полной достоверности и подкрепляют тезу о предательстве большевиков».

По существу дело вовсе не в том, что знал и чего не знал лидер партии с.-р., а в том: пользовалось ли издание «На чужбине», с № 29 выходившее с напечатанной этикеткой «для бесплатной раздачи», особым «покровительством» немцев? [29] [29] Надо сказать, что популярный журнальчик «На Чужбине» не был органом грубого пораженчества - того типа, к которому принадлежала ленинская литература. Он говорил о необходимости кончить войну, и в первом же номере цензура вырезала из него две страницы, на которых налагались по циммиервальдской программе задачи других социалистов цензура охотно допускала только изложение задач русских социалистов.

Считать, что «расследование», произведенное в 17-м г. (органы революционной демократии потребовали «трехдневного» срока), что либо опровергло из «голословных» обвинений, нет никакого основания. С обычной для себя вульгаризацией Ленин подвел итоги тогдашнего расследования: к.-д. и с.-р. «помирились» «И - о чудо, «дело» Чернова исчезло. В несколько дней без суда, без разбора, без оглашения документов, без опроса свидетелей, без заключения экспертов». Возражения в печати далеко не всегда в те дни обладали достоинством убедительности, хотя партийная с. р. печать называла все «темными инсинуациями», «вздором и грязной клеветой, для полного разоблачения которых не требуется много усилий». Негодование вызвало главным образом то, что «Речь» привела выдержки из донесений (конца 15-го и начала 16-го г.г.) начальника русской тайной полиции в Париже Красильникова о той по выражению газеты, «мистерии», которая совершалась в Женеве при участии австрийского консула Пельке фон Норденшталя. «Речь» заимствовала материал у одного из стаи славных «фабрикантов провокации и полицейских шпионских дел мастеров, которому было бы место в Петропавловской крепости, если бы он находился в России» -утверждал Чернов…«Речь» глядит на просветительную работу среди военнопленных «под тем же углом зрения, как бывший Департамент полиции»; материалом для «Речи» оказался «из всех мыслимых грязных источников» «самый грязный» - доносы Красильников (из статьи Святицкаго в «Деле Народа»); о «содружестве» с охранным отделением, которое сама «Речь» так часто обвиняла в «лживости, подлости и иезуитского использовании всех средств в самых глубоко корыстных целях» - говорила горьковская «Новая Жизнь» (статья Керженцева).

Это была демагогия. Фальсификация и провокация пышным цветом распускались в деятельности департамента полиции, но мы также хорошо знаем и то, что подчас Деп. Полиции имел прекрасных осведомителей. В 1917 г. никто не заподозрил подложности этих документов. Не без основания как будто бы «Речь» замечала, что «преждевременное торжество крайне неуместно». Раз имеются официальные документы, «то они подлежат внимательному рассмотрению» «мы не желаем предупреждать оценки. Почему же «Дело Народа» упоминает только и специально Красильникова, если в действительности документы исходят и от военных агентов и от дипломатических представителей и от русских и от иностранных». Самому Чернову эти документы казались «чудовищно-неправдоподобными» (по внутреннему своему содержание). Почему? Русская революционная практика былых времен знавала случаи использования денежных ресурсов вражеской страны. Революционная этика осудила такие прецеденты. Но разве эпизоды не могли повторяться? Разве так уже разборчивы были всегда в средствах отдельные группы или даже скорее лица? Разве «авантюристы» или «аферисты», о которых упоминала редакция «Украинской Жизни» в связи с деятельностью «Союза Освобождения Украины», не могли проползать в революционные группы без ведома даже их идейных руководителей? Разве с заднего крыльца не могли приходить немецкие агенты, обряженные к тому же в социалистические и пацифистские мундиры и заинтересованные в революционной пропаганде даже среди военнопленных? Возможное - конечно, не есть сущее. Однако, насколько даже в кадрах партии соц.- рев. не все всегда было благополучно с морально-общественной стороны, показывают те записи, которые занесла Гиппиус в свой дневник в 1917г. Там прямо со слов членов группы «Призыв» значится: «у нас многие - просто германские агенты, получают большие деньги». «Ручаюсь честью - добавляет автор напечатанного дневника - что не прибавила ни одного слова своего, все это точнейшая сводка подлинных слов» [30] [30] «Комитета революционной пропаганды» На возражение Бунакова Гиппиус в письме в «Дни«Комитета революционной пропаганды»(23 мая 38 г.) оговаривала, что слова ее приведены «не буквально, не стенографически, а в общей сводке». . Характеристики импульсивных людей в частных разговорах не могут быть отнесены к источнику исторического познания - это довольно ясно, но они рисуют тот общий фон, на котором «чудовищно неправдоподобное» могло приобретать вполне реалистические контуры.

«Документы», которые хотели дискредитировать одним именем Департамента Полиции, ничего невероятного в себе не заключали, но, как всегда, правдоподобное разбавлялось «эмигрантскими сплетнями» не столь уже достоверными филерскими наблюдениями; документы рассказывали нечто, находящееся в полном соответствии с другими известными нам аналогичными фактами. Так письмом от 24 февраля 15 г. Красильников сообщает о переговорах русских эмигрантов в Монтре через швейцарского социалиста с неким «социалистом с востока», оказавшимся уполномоченным австрийского военного агента в Лозанне (так и хочется здесь поставить имена Грейлиха и Парвуса). Австрийцы предлагали русским революционерам крупные субсидии. Русские отказались. Агентура добавляет, что вслед за приездом австрийского эмиссара в рядах «левых социалистов резко обозначилась странная активность: в Женеву приехали Натансон, Чернов и др., происходят совещания. Утверждать, что кто-либо из этих лиц взял у австрийцев деньги у агентуры никаких данных не имеется». [31] [31] Кавычки относятся к тексту «Речи»; курсив мой. Вывод, как видно, даже довольно объективный. 5-го октября Красильников передает о деятельности среди русских военнопленных в Германии, организованного в Гааге совместно с голландскими социалистами: «Революционные брошюры и литературу германские власти пропускают вообще охотно, а Комитету революционной пропаганды удалось заручиться обещанием, что вся литература с печатью комитета будет пропускаться в Германию без всякой цензуры. Комитет обратился к делегации партии с.-р. с просьбой высылать народническую революционную литературу, а еще лучше, если возможно, дать для этой цели периодический революционный журнал» [32] [32] Очевидно, в соответствии с этим пожеланием и появилась «На Чужбине». . «Документы» выясняют и наличность посредника в той женевской группе, «вожаками» которой являются «Кац с Черновым». Это некто «Зайонц, Марк Мендель Хаимов, мещанин города Седлеца», вошедший в сношения с Пельке и ездивший с соответствующими поручениями в Вену (сведения военного агента и посланника в Берне). Зайонц будто бы утверждал, что «может доставлять в Россию все, что нужно, для покушений, воззвания и средства облегчить переход лиц через границу с Румынией»