Эдвард Бульвер-Литтон - Король Гарольд

При этих словах он поднял голову, и царское величие осенило его чело, как будто на нем уже сиял венец.

- Если это исполнится, - продолжал он, - я принимаю это призвание, и Англия возвеличится в моем величии!

- Пламя вспыхнуло, наконец, из тлеющего угла; наступил и тот час, который я давно предвещала тебе, - проговорила Хильда.

Гарольд не отвечал, потому что новые, сильные ощущения не позволяли ему слышать ничего, кроме голоса пробудившегося честолюбия и радости великого сердца.

- И тогда, Юдифь, жизнь, которую ты спасла от верной смерти, будет вся безраздельно принадлежать тебе! - воскликнул пылко граф. - Однако этот сон, все еще не забытый, - продолжал Гарольд, - из которого я смутно припоминаю одни только опасности, борьбу и торжество... способна ли ты, вала, разгадать его смысл, и указать, что в нем предвещает успех?

Этот вопрос был началом перемены, которую давно приготовляло в этом надменном сердце честолюбие, до сих пор подавляемое, но теперь разгулявшееся словно бурный поток.

- Гарольд, - ответила Хильда. - Ты слышал в заключение своего сна песни, которые поются при венчании королей; ты будешь венценосным королем, но страшные враги окружат тебя, и это предвещают в твоем сне лев и ворон. Две звезды на небе знаменуют, что день твоего рождения был в то же время днем рождения врага, звезда которого сгубит твою звезду. Я не провижу далее... Не хочешь ли ты сам узнать его значение из уст привидения, пославшего сон?.. Стань возле меня на могиле саксонского витязя: я вызову Синлеку, заставлю его научить живого... чего мертвый, может быть, не захочет открыть мне, то душа витязя откроет для витязя.

Гарольд слушал ее с задумчивым вниманием, которым его гордость и рассудок не удостаивали предсказания Хильды.

Впрочем, его рассудок привык считать их бреднями, и Гарольд отвечал с привычной улыбкой:

- Рука того, кто хочет схватить царский венец, должна держать оружие, а человек, желающий охранять живых, не должен знаться с мертвыми.

ГЛАВА V

В характере Гарольда стали с этого времени происходить довольно большие перемены.

Он действовал до этого без примеси расчета: природа и обстоятельства, а не соображения ума возвели его на высоту; теперь он стал сознательно класть основание будущности и расширять пределы своей деятельности, чтобы удовлетворить стремление к честолюбию. Политика примешалась в нем к чувству справедливости, доставлявшему ему всеобщее уважение, и к великодушию, привлекшему к нему народную любовь. Прежде он, несмотря на свое миролюбие, не заботился о вражде, которую мог вызвать, подчинялся слепо внушениям своей совести; теперь же он начал заботиться о том, чтобы прекратить старую вражду и соперничество. Он вступил в постоянные, дружественные сношения со своим дядей Свеном, королем датским и искусно пользовался влиянием над англо-датчанами, которое давало ему происхождение матери. Он стал также благоразумно стараться загладить недоброжелательство, которое друиды всегда питали к дому Годвина; скрывал свое презрение к жрецам, являлся благодетелем их и богато одаривал храмы, в особенности вельтемский храм, впавший в нищету. Но если в этом случае он действовал не совсем согласно со своим образом мыслей, то и тут политика не могла побудить его к тому, что он считал противным совести и справедливости. Храмы, пользовавшиеся его расположением и щедротами, принадлежали к числу тех, которые наиболее славились чистой нравственностью жрецов, милосердием к бедным и смелым оглашением злоупотреблений и пороков знатных людей. Он не задумывал, подобно герцогу норманнскому, образовать коллегию учености и искусств; это еще было невозможно в невежественной грубой Англии; ему просто хотелось, чтобы жрецы были способны сочувствовать необразованному народу, помогать ему словом и делом. Образцами он избрал в вельтемском храме двух братьев низкого происхождения, Осгода и Эйльреда. Первый из них был замечателен тем мужеством, с каким проповедовал отшельникам и танам, что освобождение рабов - богоугодное дело; другой был женат, по обыкновению саксонских жрецов, и отстаивал этот обычай против норманнов: он даже отказался от звания тана, предложенного ему с условием бросить свою жену. По смерти же жены, он, защищая по-прежнему законность брака жрецов, прославился в особенности своими нападениями на людей, отличающихся пороком и цинизмом.

Хотя в сердце Гарольда и в его образ действий вкралось много такого, чего в них прежде не было, политика его увенчалась успехом; он уже достиг той высоты, где малейшее усилие сделать свою власть угодной народу удваивает ее силу. Мало-помалу все голоса сливались в один похвальный хор в честь него, и понемногу люди свыклись с вопросом: "Если Эдуард умрет прежде, чем Эдгар, сын Этелинга, достигнет совершеннолетия, где тогда искать другого короля, подобного Гарольду?"

В это-то безоблачное время в его судьбе и разразилась буря, которая, казалось, должна была затмить всю его будущность, или усилить блеск ее. Альгар был единственным соперником его могущества и единственным врагом, которого ничто не могло бы смягчить и которому его наследственное имя доставляло привязанность всего саксонского народа; беспокойный же дух его сделал его кумиром датчан восточной Англии. Сделавшись, по смерти отца, графом Мерции, Альгар воспользовался этим приращением власти, чтобы возбудить мятеж. Он, как и в первый раз, был осужден к изгнанию и вступил вновь в союз с беспокойным Гриффитом. Весь Валлис восстал; неприятели заняли марки и опустошали их. В эту критическую минуту умер Рольф, слабый граф гирфордский, а бывшие под его начальством норманны и наемники взбунтовались против новых вождей; флот норвежских викингов стал грабить западные берега, вступил в устье Меная и присоединился к флоту Гриффита. Англосаксонское государство стало на край погибели, но Эдуард созвал общее ополчение, и Гарольд с королевскими полками вышел против мятежников.

Гибельны были валлийские ущелья; в них были перебиты почти все воины Рольфа. По словам старожилов, саксонские полки никогда еще не одерживали победы в кимрских горах, и никогда еще саксонский флот не мог справиться с флотом грозных норвежских викингов. Первая неудача Гарольда могла сгубить все дело.

ГЛАВА VI

В один жаркий августовский день по живописной местности марок ехало двое всадников. Младший из них, очевидно, был норманном, что доказывали его коротко остриженные волосы, маленький бархатный берет и красивая одежда. Золотые шпоры обличали в нем рыцаря. За ним следовал его оруженосец, ведя за повод великолепного боевого коня, и тихо плелись три тяжело нагруженных лошака, сопровождаемых тремя же крепостными. На этих несчастных лошаках был навален не только целый арсенал, но и громадное количество вин, провианта и даже всевозможные платья. Все это принадлежало молодому рыцарю. Арьергард составлял небольшой отряд легковооруженных ратников.