Фридрих Шиллер - Тридцатилетняя война

Приближение короля вызвало в столице страх и ужас; покинутая защитниками и знатнейшими жителями, она могла искать спасения только в великодушии победителя. Она рассчитывала успокоить его гнев безусловным добровольным подчинением и выслала к нему во Фрейзинген послов — сложить к его ногам ключи города. Как ни был раздражён король бесчеловечием баварцев и враждебными намерениями их повелителя, как ни велико было искушение воспользоваться со всей жестокостью правами завоевателя, как ни настоятельно требовали от него даже немцы отомстить за судьбу Магдебурга столице его губителя, — великое сердце Густава-Адольфа отвергло с презрением эту низкую месть, и беззащитность врага обезоружила его гнев. Удовлетворясь благородным триумфом, — торжественно введя пфальцграфа Фридриха в резиденцию властителя, бывшего главным орудием его падения и присвоившего себе его государство, — он усугубил великолепие своего въезда прекрасным сиянием кротости и милосердия.

Король нашёл в Мюнхене лишь пустой дворец, так как все сокровища курфюрста перевезены были в Верфен. Великолепие замка поразило его, и он спросил у смотрителя, доказывавшего ему комнаты, имя зодчего. «Сам курфюрст», — сказал тот. «С удовольствием взял бы такого зодчего и отправил бы в Стокгольм», — сказал король. «Он-то сумеет уберечься от этого», — ответил смотритель. В цейхгаузе нашли только лафеты без пушек. Последние были так искусно спрятаны под полом, что их невозможно было найти, и если бы не измена одного рабочего, то обман не был бы раскрыт. «Восстаньте из мёртвых, — воскликнул король, — и придите на суд!» Пол вскрыли, и под ним нашли около сорока орудий; некоторые из них, захваченные баварцами по преимуществу в Пфальце и Чехии, были огромных размеров. Тридцать тысяч золотых дукатов, скрытые в одной из самых больших пушек, увенчали удовольствие, которое получил король от такой драгоценной находки.

Но гораздо более приятным событием было бы для него появление самой баварской армии. Он ведь вторгся вглубь Баварии лишь для того, чтобы выманить её из укреплений. В этой надежде король обманулся: неприятель не показывался; самые настоятельные мольбы подданных курфюрста не могли побудить его поставить на карту последние остатки своих воинских сил. Запершись в Регенсбурге, он ждал подмоги, которую ему должен был привести из Чехии герцог Фридландский, а в ожидании её пытался возобновлением переговоров о нейтралитете склонить неприятеля к бездействию. Но этому помешало недоверие короля, обострённое двуличием его противников, а нарочитая медлительность Валленштейна тем временем привела к тому, что Бавария стала добычей шведов.

Так далеко зашёл Густав-Адольф, шествуя от победы к победе, от завоевания к завоеванию и не встретив на пути равного себе противника. Часть Баварии и Швабии, франконские епископства, Нижний Пфальц, архиепископство Майнцское были в его власти до самых границ Австрийской монархии, постоянные удачи сопутствовали ему, и блестящий успех был оправданием стратегического плана, начертанного им после Брейтенфельдского сражения. Если ему и не удалось, как он вначале рассчитывал, создать союз протестантских государей, то он обезоружил или по крайней мере ослабил участников католической лиги, вёл войну главным образом на их счёт, сильно уменьшил средства императора, усилил мужество более слабых чинов империи, через разорённые владения союзников императора проложил себе путь в австрийские земли. Там, где он не мог принудить к повиновению силой оружия, ему оказывала важнейшие услуги дружба имперских городов, которые он сумел привязать к себе двойными узами политики и религии, и покуда перевес в военных действиях был на его стороне, он мог твёрдо рассчитывать на их рвение. Даже если бы война в Нидерландах оставила испанцам достаточно сил, чтобы принять участие в германской войне, победами короля на Рейне они были отрезаны от Нижнего Пфальца; равным образом и герцог Лотарингский после своего неудачного похода предпочёл соблюдать нейтралитет. Как ни многочисленны были гарнизоны, оставленные королём на всём протяжении его похода в Германии, они не уменьшили численности его армии; столь же бодрая, как в самом начале похода, стояла она теперь в глубине Баварии, превосходно вооружённая и готовая перенести войну в Австрию.

Пока Густав-Адольф вёл так удачно войну в Германии, неменьшие успехи пожинал на другом театре войны его союзник, курфюрст Саксонский. Мы знаем, что после лейпцигского сражения обоими государями на совещании в Галле было решено, что курфюрст Саксонский приступит к завоеванию Чехии, а король направит путь в земли лиги. Первым плодом победы при Брейтенфельде, доставшемся королю, было возвращение Лейпцига, за которым вскоре последовало освобождение всей области от императорских гарнизонов. Пополнив свои полки солдатами, перешедшими к нему из неприятельских войск, саксонский генерал фон Арнгейм направился в Лузацию, занятую императорским полководцем Рудольфом фон Тифенбахом, с целью покарать курфюрста Саксонского за его переход на сторону неприятеля. Тифенбах уже приступил к обычному опустошению этой почти беззащитной области, захватил многие города и даже Дрезден привёл в трепет своим грозным приближением. Но эти быстрые успехи были внезапно прекращены решительным и повторным приказом императора приостановить военные действия в саксонских владениях.

Слишком поздно понял Фердинанд всю ошибочность политики, которою он довёл курфюрста Саксонского до крайности и, можно сказать, принудил этого могущественного князя стать союзником шведского короля. Всё то, что Фердинанд прежде испортил несвоевременным упорством, он хотел исправить столь же неуместной мягкостью и, желая загладить первую ошибку, совершил вторую. Чтобы лишить своего неприятеля столь сильного союзника, он возобновил при посредстве испанцев переговоры с курфюрстом, а для облегчения хода последних Тифенбаху приказано было немедленно очистить все саксонские земли. Однако это самоуничижение императора не только не произвело желанного действия, а, наоборот, открыло курфюрсту глаза на стеснённое положение его врага и его собственное значение и лишь побудило его энергичнее пользоваться уже достигнутыми преимуществами. Да и мог ли он, не опозорив себя постыднейшей неблагодарностью, отречься от союзника, которому обязан был спасением своих владений и даже сохранением своего курфюрстского сана?

Саксонская армия, освобождённая таким образом от похода в Лузацию, двинулась в Чехию, где, казалось, победа была ей заранее обеспечена стечением благоприятных обстоятельств. Искра раздора всё ещё тлела нод пеплом в этом королевстве, первом театре всей пагубной войны, а неустанный гнёт тирании что ни день давал раздражению народа новую пищу. Куда ни посмотреть, всюду в этой несчастной стране видны были следы печальных перемен. Целые округа сменили своих владетелей и стонали под ненавистным игом католических господ, которым волею императора и иезуитов было роздано достояние изгнанных протестантов. Другие воспользовались общественным бедствием для того, чтобы за бесценок скупить конфискованные имения изгнанников. Кровь благороднейших бойцов за свободу была пролита на плахе, а те, кого своевременное бегство спасло от гибели, скитались нищими вдали от родины, меж тем как податливые рабы деспотизма расточали их наследие. Но ещё нестерпимее гнёта этих мелких тиранов было насилие над совестью, тяготевшее над всей протестантской партией королевства без изъятий. Ни внешняя опасность, ни отчаянное сопротивление народа, ни устрашающий опыт не в силах были обуздать изуверский прозелитизм иезуитов; если нельзя было убедить добром, заблудших овец загоняли в церковь при помощи солдат. Тяжелее всего пришлось обитателям Иоахимсталя — пограничной местности между Чехией и Мейсеном. Два императорских комиссара, в сопровождении стольких же иезуитов и пятнадцати мушкетёров, явились в мирную долину, чтобы проповедовать еретикам евангелие. Там, где не действовало красноречие иезуитов, старались достичь цели насильственным размещением солдат в крестьянских домах, угрозами изгнания, денежными штрафами. Но на сей раз правда победила, и мужественное сопротивление этого маленького народа заставило императора с позором отменить свой вероисповедный указ. Политика двора служила путеводной нитью для поведения католиков во всём королевстве и оправданием для всевозможных притеснений, которым их своеволие подвергало протестантов. Что удивительного, если эта угнетённая партия была поборницей перемены и с вожделением ждала своего освободителя, который теперь показался на границе.