Вильям Урбан - Тевтонский орден

Размер территории, заселенный пруссами, ограничивался главным образом тем, насколько клан мог обеспечить защиту своих людей. Главные крепости были центрами хозяйственной деятельности племен и самыми надежными убежищами в случае нужды. Меньшие крепости отдельных кланов были способны защитить людей от незначительных набегов, но могли и быстро пасть под натиском крупного нападающего войска, вот отчего в минуты серьезной опасности люди оставляли эти небольшие укрепления и спешили в потайные укрытия в лесах. Конечно, бросать дома, урожай и скот было в высшей степени нежелательно. Если крепость клана была слишком далеко от остальных кланов, чтобы быстро получить помощь, клан мог при необходимости отказаться от нее или перейти в безопасное место; если же клан становился достаточно многочисленным, чтобы не нуждаться в поддержке, он мог превратиться в новое племя. Кажется, не существовало каких-либо предписаний для заключения брака внутри или за пределами групп, а также для исполнения каких-нибудь функций, помимо военных и религиозных. Отдельные знатные люди клана и его старейшины, по-видимому, не были связаны с какой-то особой ответственностью за клан.

Независимость действий была настолько характерна для этого народа, что путешественник раннего Средневековья Ибрагим ибн Якуб отмечал, что в бою прусский воин не ждет помощи от своих товарищей, но бросается в битву, размахивая мечом, пока враги его не повергнут. Это бесстрашное поведение, сходное с поведением берсерка, было, по-видимому, свойственно лишь представителям знати. Существуют многочисленные свидетельства, что простой прусский воин, сталкиваясь с превосходящим противником, ускользал в лес, покидая своих соратников, чтобы самому как-нибудь спастись и уцелеть для битвы на следующий день.

Вооружение обычного воина было крайне бедным, так что можно считать, что он был практически безоружным. Дубины и камни, которыми были вооружены простые ополченцы, были хороши для засад и при обороне укреплений, но не давали воину достаточной уверенности, чтобы участвовать в ожесточенной схватке с врагом, у которого был и конь, и доспехи, и меч. Такой бой был уделом знатного воина из легкой конницы, который располагал мечом, копьем и был защищен шлемом и кольчугой. Его вооружение было немного легче, чем снаряжение западных рыцарей, и лучше подходило для болотистых, лесистых низин и заросших густым лесом холмов их родных земель. Скорее всего, прусская знать не стала бы пользоваться западным вооружением, даже если им было бы легче его добывать.

Знатные пруссы были во многих отношениях похожи на знатных людей в других краях. Они жили охотой и войной, а также трудами своих рабов. Женщины и дети, захваченные ими в набегах, становились домашними слугами и наложницами, но часто их также продавали на местных рынках рабов. Существуют свидетельства торгового пути на юг через Польшу, и неудивительно, если многих пленников продавали на рынках, расположенных на традиционном пути работорговли, идущем через Русь на Восток и в Византию. Хотя век расцвета этого восточного пути остался в прошлом, да и частые вторжения кочевников прерывали эту деятельность, она была по-прежнему прибыльна. От мужчины, захваченного во время набегов, было мало пользы, был ли он пленником или рабом, если его не продать незамедлительно, потому что он слишком легко мог убежать во время сельскохозяйственных работ на маленьких делянках, расчищенных в лесу. Дети ценились еще меньше, потому что их было слишком дорого растить, пока они смогут работать на полях. Для несложного ухода за посевами и для сбора съедобных ягод и грибов в лесах женщины были более подходящими во всех отношениях.

Знатные люди в Пруссии не работали, при этом их право на собственность базировалось на традициях, которые проводили грань между ними и простолюдинами. Знатные люди в Германии и Польше также не работали, но они и не жили на доходы от труда рабов или на прибыль от продажи пленных, захваченных на войне. Именно традиция захвата рабов и своеобразная концепция чести, которые лежали в основе благополучия социально-религиозной системы пруссов, приводились христианами Польши и Помереллии в качестве главных причин войны с язычниками. Циничный современный наблюдатель может говорить, что гораздо более важным было желание христианских вождей увеличить свои владения. Неважно. В любом случае дело выглядит так, что религия сама по себе не была самой значительной причиной войны между христианами и язычниками в бассейне Вислы. Конечно, потом религиозные вопросы стали важными для обеих сторон. Естественно, однажды спровоцированные на войну пруссы уже не соглашались мирно оставаться дома, к тому же развитие их обычаев вынуждало пруссов продолжать свои набеги на соседей-христиан уже и после того, как прежние обиды были отомщены. Ясно, что именно это агрессивное поведение, вне зависимости от того, чем оно было вызвано – простой жаждой войны или вторжениями поляков, втянуло в войну с пруссами не только поляков и померелльцев, но и немцев из далекой Священной Римской империи.

Говорить о прусской независимости или свободе – значит четко видеть отличия между прусскими воинами XIII века и либералами XIX века, которые прославляли первых за сопротивление иноземным захватчикам. Такая постановка вопроса ошибочна, потому что у христиан не было выбора, кроме как защищать себя, ведь невозможно было существовать рядом с такой варварской системой. Более того, современная концепция национализма не соотносится со средневековой концепцией этнической идентификации. Тем не менее эта проблема все еще иногда обсуждается, часто в контексте проблем империализма и неоимпериализма, причем западные нации почти всегда считаются неправыми [14].

В XIII веке также, должно быть, существовали философы, которые обсуждали те же вопросы, что волнуют нас сегодня. Без сомнения, такие споры велись и между старейшинами и жрецами прусских кланов с христианскими диалектиками, когда миссионеры пытались крестить эти племена. С одной стороны – похвалы традиционным ценностям и свободе выбора, воинской доблести и свободе от налогов, с другой – порицание суеверий, невежества и варварских обычаев. Христианские церковники, которые ценили свободу мысли и духа, делали все возможное, чтобы убедить этих простых, но проницательных земледельцев, что путь цивилизации и спасения предпочтительнее древних воинственных обычаев, но не преуспели в этом. Их попытки сталкивались с многими препятствиями – их собственные предрассудки, то, что они несли идеи, применимые к рабству, то, что структура феодального устройства власти отвращала местную знать, видевшую в миссионерах предшественников иноземных правителей, наконец, они просто-напросто плохо говорили на прусском языке. Но живучесть прусского язычества основывалась не только на неудаче миссионеров, в корне ее лежала процветающая военная культура.