Сергей Цветков - Узники Бастилии

– Кто вас прислал, господа? – осведомился герцог.

Пьер де Бурбон ответил, что они приехали по поручению Людовика XI, который желает возобновить добрые отношения с герцогом. Посол объяснил, что король обеспокоен своим здоровьем: он опасно болен и боится не увидеть осуществления своих планов; по словам де Бурбона, в случае смерти Карла Бургундского король надеялся предъявить на Бургундию свои права, поскольку дочь герцога, в силу закона о престолонаследии, не могла наследовать ему.

Д'Арманьяк, слушая, косо посматривал на де Бурбона – он не верил ни одному его слову. Однако на стороне посланцев короля был всесильный союзник – скука герцога Немурского. При одной мысли о том, что ему снова предлагают обнажить меч – не важно за кого, – д'Арманьяка так и подмывало согласиться на королевское предложение.

– Какие гарантии моей безопасности можете вы мне дать? – наконец произнес он.

При этих словах герцога де Жюж заявил, что эта часть переговоров возложена на него и на Луи де Гравиля. Он вручил д'Арманьяку собственноручное письмо короля, заверявшего, что герцогу Немурскому, в случае если он согласится приехать навстречу, не причинят никакого зла и что он сможет беспрепятственно вернуться в Карлат, если ему будет неугодно принять условия, которые король сообщит при личной встрече. Чтобы еще больше успокоить подозрительность д'Арманьяка, де Жюж поклялся, «как истинный христианин», что король Людовик отныне не питает по отношению к нему враждебных чувств.

Гравиль клятвенно подтвердил слова де Жюжа.

Д'Арманьяк вертел королевское письмо в руках, колеблясь между доводами разума и необоримым искушением вновь явиться при дворе, еще более могущественным, чем прежде. В самом деле, размышлял он, что ему грозит? Как-никак он не граф Сен-Поль, он д'Арманьяк, его род по древности не уступит королевской фамилии!

Наконец он решился и ответил согласием.

Послы еще раз единогласно поклялись, что герцог найдет у короля самый радушный прием, и стали уверять, что болезнь короля не позволяет медлить с отъездом.

Д'Арманьяк попросил дать ему время проститься с женой. Но, сделав шаг по направлению к двери, остановился в задумчивости.

– Нет, я не смогу вынести ее жалобы и слезы. Прошу вас, господа, подождать еще минуту, я оставлю ей письмо.

Он набросал несколько строк и, позвав Амелена, поручил ему передать письмо герцогине после его отъезда. Дети герцога и дворецкий получили разрешение проводить д'Арманьяка до первого поворота у леса.

Ночью, посадив к себе в седло обоих сыновей – одного спереди, другого сзади, – герцог тайком покинул замок. Луна освещала дорогу. Впереди пешком шел Амелен, Бофиль и Бурбон с двух сторон окружали герцога, Гравиль замыкал процессию. Все хранили глубокое молчание.

Возле леса Бофиль и Бурбон, переглянувшись, крепко схватили д'Арманьяка за руки, а Гравиль громко свистнул. Из леса тотчас выехал отряд всадников с обнаженными мечами.

– Жак д'Арманьяк, герцог Немурский, именем короля я объявляю вас пленником, – произнес Пьер де Бурбон.

Д'Арманьяк попытался освободить руки, но Бурбон и Бофиль, зажав его лошадь между своими лошадьми, крепко держали его.

Подъехавшие солдаты обезоружили и связали герцога вместе с сыновьями.

Д'Арманьяка вначале отвезли в Лион, а оттуда в Бастилию, где поместили в железную клетку. Там он узнал о смерти жены (герцогиня умерла от нервного потрясения, узнав об аресте мужа) и о конфискации своих земель. Угроза нищеты, нависшая над его детьми, заставила герцога униженно молить короля о помиловании, но Людовик XI был непреклонен. Суду было поручено во что бы то ни стало признать герцога виновным.

Перед казнью его отвели в комнату, обитую черными обоями, где он исповедался. В это время судьи и офицеры королевской гвардии с аппетитом завтракали в соседней комнате; палач прислуживал им, подавай хлеб, груши, пиво… После исповеди д'Арманьяка посадили на лошадь, покрытую черной попоной, и повезли к месту казни. Весь путь до эшафота герцог просил позволить ему проститься со своими детьми, которых он не видел целый год, хотя они и содержались вместе с ним в Бастилии. Палач отвечал, что король позаботился, чтобы он их увидел.

Поднявшись на эшафот, д'Арманьяк с удивлением заметил, что доски под плахой образуют большие щели, но еще не догадался, с какой целью это было сделано. Им владело только одно желание.

– Детей моих, из сострадания, детей моих! – умолял он.

– Посмотри, – ухмыляясь, ответил палач и указал на шеренгу солдат.

Солдаты расступились, и из-за их спин показались Жан и Луи; на них были надеты длинные холщовые рубашки.

Д'Арманьяк хотел броситься к ним, но его схватили, скрутили руки, завязали повязкой глаза и силой опустили на колени. В это время детей втолкнули под эшафот и привязали к скамье, сколоченной специально для этого случая. Сквозь щели они увидели, как поднялся меч палача… Секунду спустя кровь отца хлынула на них. Когда тело д'Арманьяка совершенно истекло кровью, их, полумертвых, повезли по улицам и вновь упрятали в Бастилию – в каменный мешок, имевший форму корзины, в котором можно было находиться только согнувшись.

Братьям пришлось испытать, что означает вечность мук ада. Комендант Бастилии Филипп Гюилье два раза в неделю приказывал привязывать их к столбу и сечь, а каждые три месяца вырывать у них по зубу. Старший брат, Жан, не выдержав мучений, лишился рассудка и умер в тюрьме. Людовик вынес все и был освобожден в 1483 году, после смерти короля Людовика XI. Людовик XII сделал его вице-королем Неаполитанского королевства. С его гибелью в сражении с испанцами при Сериньоле (1503) род Арманьяков пресекся.

В XV—XVI веках многие бастилии из камня во Франции стали называть бастионами, а затем под этим словом стали подразумеваться все изолированные и фланговые укрепления (иногда их именовали также «бульварами»). Слова «бастида» и «бастилия» исчезли, и только бастилия Святого Антония сохранила свое название вплоть до падения в 1789 году.

Исчезновение угрозы иностранного вторжения и рост королевского абсолютизма стали превращать Бастилию из национальной крепости в государственную тюрьму. При Франциске I (1494—1547) в нее бросали всякого, кто не сумел понравиться любовницам короля, министрам или какому-нибудь придворному шуту, находящемуся в фаворе. С Франциска I во Франции началось царствование фаворитов и фавориток, продолжавшееся до самой революции; лишь изредка власть вновь переходила в руки королей.

При Генрихе II (1547—1559) в Бастилию заключали уже не только за действия, но и за слова, и за образ мыслей. Это было время ожесточенных религиозных споров – предвестников длительных гражданских войн.