Михаил Хейфец - Цареубийство в 1918 году

Всего на протяжении семи месяцев было убито 19 членов династии, царствовавшей 305 лет.

Еще скажем доброе слово о Соколове: он был все-таки из лучших в своей компании. Например, защищал память своего свидетеля, полковника Е. Кобылинского, которого монархисты склонным были презирать как человека, назначенного Керенским. Соколов напомнил: хотя Кобылинский был инвалидом войны, страдавшим нефритом после контузии и потому освобожденным от службы в Действующей армии, но, узнав о гибели своих подопечных, вступил добровольцем в Сибирскую армию и пал в бою. Так что не стоило эмигрантам посмертно его упрекать за назначение от Временного правительства (приказ о назначении был подписан генералом Лавром Корниловым).

Но Соколов, оказывается, ошибся даже в этом случае. Кобылинский не погиб, а был взят красными в плен. Как сообщает Касвинов, его расстреляли томские гепеушники в 1927 году. В честь, видимо, 10-й годовщины Октября: еще через 10 лет расстреливали тех, кто сумел победить его в открытом бою.

В начале книги я сознательно прервал на полуслове разговор с солагерником Владимиром Осиповым, которому в ответ на рассуждение о достоинствах монархии («если бы не случайности рождения») возразил: «Но тут была именно случайность».

О каких «ошибках, больших и страшных,» Николая II говорил отдававший ему должное Черчилль?

Роковая «случайность рождения» последнего монарха таилась в синтезе в его личности двух качеств. Каждое по отдельности в моих глазах является достоинством» но, соединившись в правителе империи, они стали гремучей смесью, что привела его (и руководимую им страну) к трагедии Ипатьевского дома.

Первое: по природе он был человеком с семейным, частным характером и склонностями. Антон Чехов, увидев царя в Крыму, сказал: «Да ведь это просто полковник» (такой чин царь выслужил в русской армии), Слова Чехова противники императора цитируют с уничижительной целью, как будто в звании полковника таилось нечто позорное. Между тем, Чехов, этот едва ли не самый большой знаток душ своего поколения, хотел сказать одно: для Николая исполнение долга перед империей было тем же самым, что для хорошего офицера – управление полком. Солдаты должны быть кормлены, обмундированы, офицеры должны выдвигаться наверх по способностям и старанию, и превыше всего – полковая честь, самоотверженность в бою! Полк для хорошего начальника есть большая семья, а талант Николая, насколько я ощущаю его личность, был именно талантом семейным, глубоко мне симпатичным, но – недостаточным для управления столь сложным механизмом, как Россия на переломе веков, то есть в эпоху крушения монархического администрирования во всем мире.

«Папа. Что ж, в нем ни страшного, ни злобного… Ни (особой) доброты, ни (особого) ума, а всего понемногу. Сними с него корону, пусти в кучу – в десятке не отличишь. Ни худости, ни добротности – всего в меру. А мера куцая, для царя маловатая» (из дневника Распутина).

Дневниковая надпись Николая, сделанная после женитьбы:

«Каждый день, что проходит, я благодарю Господа, и благодарю его от глубины души за то счастье, которым он меня наградил. Большего и лучшего благополучия человек на этой земле не вправе желать. Моя любовь и почитание любимой Аликс растет постоянно» (24.XI. 1894).

Бог щедро и до самого Ипатьевского полуподвала наделил его вот этим, семейным счастьем.

А государственные дела его не интересовали: потому так скудны и неинтересны его дневниковые записи по поводу этих дел, над чем любят иронизировать публицисты. Он был одарен многими талантами, необходимыми для ведения политики: блестящей памятью на людей, обаянием, способностью привязывать к себе окружающих (люди пошли за ним в ссылку, уже за безвластным), выносливостью в работе, знанием трех языков. Но государственные дела сами по себе, вне исполнения долга, службы, обязанности, связанной с рождением на ступенях трона, царя не волновали. Это не порок и не упрек: сын Льва Толстого не обязан любить литературу, сын Троцкого – политику, сын Репина – живопись. А он, не любя ремесло своих предков, обязан был политикой заниматься.

Его богатырь-отец, надорвавшись над этой же сумой переметной, умер в 49 лет.

Катастрофой для императора Николая явилась наложение на это его свойство другого, еще более почтенного качества – убеждения, что необходимо честно, морально служить матушке-России и вере православной.

Обычно суверены, не испытывавшие влечения к госиграм, предпочитавшие, скажем, удовольствия от охот, пиров, секса, отдавались личным увлечениям, передоверив политику тем, кому по природе нравилась эта профессия, разработка и исполнение стратегии и тактики общества, – своим первым министрам. А сами монархи символизировали власть и корректировали общее направление администрации. Так поступил во Франции Людовик XIII, доверив дела реального правления Ришелье, – и это был один из самых славных и успешных периодов в истории королевства. В России так поступала Екатерина I, отдав власть Верховному Тайному совету, или «веселая Елисавет», за которую правили Шуваловы с Бестужевым. Но Николай считал невозможным для себя уклониться от исполнения долга монарха, от Божественной миссии – а разве можно миссию передать Витте, Столыпину, Кривошеину, тем более – Милюкову…

Легко его судить, если бы царь переоценил свою самодержавную потенцию и из-за излишней в ней уверенности проиграл трон, как в наши дни Чаушеску. Но нет… Как раз самодержавную власть он недолюбливал и стыдливо тянулся к взаимодействию с обществом. В дневнике называет самодержавие «непоправимым горем», а время, проведенное в Великобритании, где изучал методы правления бабки Виктории, – «месяцем райского блаженства» (11.VII. 1894).

Мне видится (возможно, это моя ошибка), что не находя радости жизни ни в административных играх, ни в искусстве маневрирования державным кораблем, он и свой народ мерил своей мерой и не чувствовал, как тот вырастал у него на глазах, не доверял способностям и умению русских следовать государственным курсом. Он был самым плохим типом консерватора – консерватором поневоле, не из принципа и убеждения, а из опасения перед неизвестностью. «Не для меня, конечно, не для меня, – для России я признал, что конституция привела бы страну сейчас в такое положение, как Австрию. При малой культуре народа, при наших окраинах, еврейском вопросе и т д. одно самодержавие может спасти. Притом мужик конституции не поймет, а поймет только одно, что царю связали руки, тогда я вас поздравляю, господа.» (запись от 8.XII.1904. В ней даже можно было бы найти здравое основание, если забыть, что через 10 месяцев этот самый народ вырвет у него конституцию с неслыханной дотоле разрушительной силой.)