Исер Харэль - Похищение палача

Совершенно случайно Арнон оказался в Аргентине в мае 1960 года. За год до того он, работая на тракторе, получил тяжелое ранение в голову. Несколько месяцев пролежал в больнице, и вышел со шрамами на лице и голове. Он решил, что теперь-то может себе позволить осуществить старую мечту – попутешествовать по дальним странам. Все, кто знал Рафаэля, считали, что он заслужил такой отдых после долгих лет тяжелого труда. Родственники из Южной Америки пригласили Арнона к себе. Так он оказался в дальней стороне.

Гуляя по Буэнос-Айресу, Рафаэль неожиданно встретил давнего знакомого – Менаше Талми. Тот, употребив свои блистательные способности, сумел скрыть от земляка, что он здесь делает и где живет, но сам отметил для себя адрес Арнона и сроки его пребывания в городе. Менаше спешил на встречу со мной, поэтому извинился перед товарищем и договорился о новой встрече – позднее, в одном из кафе поблизости.

Менаше слышал от меня, что нам еще понадобятся люди – израильтяне или евреи – граждане стран Латинской Америки, но не аргентинцы, знающие испанский язык и местные обычаи, поэтому он и не хотел упустить из вида Рафаэля. Как раз он и мог нам помочь.

Менаше не ошибся. Прошло совсем немного времени, и Рафаэль уже сидел рядом со мной за столиком в одном из кафе. Поговорив о том о сем, я спросил, не хочет ли он участвовать в одном простом, но и неприятном деле. Возможно, наше предложение покажется ему совсем пустяковым, но оно имеет отношение к важной операции о которой я, к сожалению, не могу рассказать.

Рафаэль понятия не имел, с кем говорит и кто просит у него помощи, но, полагаясь на своего друга Менаше, воздержался от расспросов и не колеблясь согласился исполнить любое поручение.

Я даже пожалел, что такому отважному парню придется выполнять столь простую задачу, и пообещал в следующий раз поручить ему что-либо поважнее. Пока что он должен обратиться в больницу и попросить госпитализировать его, поскольку получил сотрясение мозга в дорожной катастрофе. Точные указания он получит от нашего врача и будет знать, что говорить в приемном покое и как вести себя в палате. Арнон заметил, улыбнувшись, что по части больниц он уже достаточно поднаторел, и показал свой шрам.

Я сказал, что в больнице он должен заявить, что приехал в Буэнос-Айрес в надежде попасть на самолет с израильской делегацией, и без конца напоминать, что хочет улететь именно этим самолетом из-за неважного состояния здоровья. Он хочет поскорее попасть домой, а специальный рейс предоставляет ему эту исключительную возможность – лететь без пересадок и долгих странствий. Наш врач будет инструктировать его все время, пока он будет лежать в больнице.

В тот же день Рафаэль встретился с доктором. Врач подробно описал Рафаэлю симптомы сотрясения мозга и посоветовал говорить в больнице, что во время катастрофы он сидел на заднем сиденье и помнит только, как автомобиль внезапно остановился. Потом он очнулся уже в своем номере отеля. С тех пор у него кружится голова, самочувствие скверное. Рафаэль заверил доктора, что все понял, и обещал «болеть» в строгом соответствии с указаниями.

Прямо из кафе, где он беседовал с врачом, Рафаэль, поддерживаемый Менаше, поехал в свой отель. Там они рассказали о «катастрофе» и попросили вызвать врача, который дал указание отвезти пострадавшего в ближайшую больницу. Врач в приемном покое тоже внимательно выслушал историю Рафаэля и сразу же положил его на обследование. В тот же день в палате появился профессор с группой студентов, каждый из которых осмотрел пострадавшего. Вечером у него взяли анализ крови, а на следующий день ему сделали рентгеновские снимки черепа. Рафаэль опасался только одного: как бы эти проверки не вскрыли у него какую-либо настоящую и серьезную болезнь.

В то время, как Рафаэль вкушал прелести больничного ухода, Эуд и его группа провели рекогносцировку дорог, выбирая удобный и безопасный маршрут доставки Эйхмана из убежища в аэропорт.

В городе уже ощущалась предпраздничная суета. Полиция и другие службы делали все возможное, чтобы обеспечить в стране порядок, гарантировать покой и безопасность уважаемых гостей, прибывающих на торжества. На всех дорогах появились военные и полицейские патрули. Специальные эскорты сопровождали иностранных гостей и аргентинских представителей, отправлявшихся встречать прибывающих. Время от времени дороги перекрывали заставами и обыскивали машины.

Мы не знали, что именно ищет полиция, и готовились к любым сюрпризам. Наши люди избегали главных магистралей и оживленных перекрестков и предпочитали объездные пути.

Но по мере приближения к аэропорту выбор становился все меньше, и, в конце концов, приходилось двигаться по главной магистрали в одном потоке с машинами гостей, полицейских и военных.

Усиленное движение на дорогах и давка в самом аэропорту осложняли перевозку Эйхмана. Пока что он помогал нашим оперативникам, но в толпе, и тем более при контакте с общественностью, он мог изменить поведение. Решили менять дозы снотворного в зависимости от условий и основательно проконсультировались с врачом.

К тому времени в убежище между пленником и Эли, которому была поручена забота о личных нуждах Эйхмана, установились весьма необычные отношения. Вспомнив, что именно Эли первым напал на него, Эйхман тем не менее угадал в нем отзывчивого человека. Между ними завязался диалог, причем один свободно объяснялся на идиш, а второй на австрийском диалекте немецкого. Эти беседы не прерывались, пока Эли находился в комнате пленника, несмотря на мой запрет.

Эйхман, приученный подчиняться силе, видел в человеке, пленившем его, начальника, которому надлежит беспрекословно повиноваться, и не упускал случая похвалить Эли, выразить ему свое восхищение. Без всякого принуждения он то и дело повторял, что не собирается нарушать дисциплину и тем более бежать. Он признался Эли, что беспокоится о семье:

– Я не оставил им денег. Как они будут жить?

– Проживут, – успокаивал Эли. – Как-нибудь перебьются. С ними ничего не случится. Но скажите мне, вы, такой любящий отец, как же вы и вам подобные могли убивать маленьких детей тысячами и сотнями тысяч?

– Сегодня я и сам этого не понимаю! – почти стонал Эйхман. – Я всегда был за евреев, всегда стремился найти приемлемое для них решение. Но я вынужден был делать то же, что и все, – пойти на службу ради карьеры.

Презрение к Эйхману сменялось жалостью. Как ни старался Эли мысленно облачить Эйхмана в форму и увидеть его прежним, ничего не получалось. Пленник оставался для него существом жалким и приниженным. Иногда Эли отзывался на его просьбу и приносил красного вина, хотя Габи страшно ругался по этому поводу.