Владимир Бушин - Эоловы арфы

- К сожалению, да. Притом учти, что это максимальная норма, а часто она бывает и ниже.

Энгельс сокрушенно покачал головой.

- Знаешь, - вдруг решительно сказал он, - прежде чем взять на себя обязанности адъютанта, я съезжу в Кайзерслаутерн и привезу боеприпасов. Как их раздобыть, я знаю. У меня есть отличный план.

- Что ж, пожалуй, можно. Только завтра утром я хочу тебе показать поле сегодняшнего сражения, кое-что объяснить там, на месте, и кое о чем посоветоваться. А теперь - спать. У меня прямо-таки слипаются глаза... Твоя кровать вон, - он указал в противоположный конец комнаты. - Ложись.

Энгельс спросил, где можно умыться и попить, есть не хотелось, и вышел. Когда минут через пятнадцать он вернулся, комнату наполняло глубокое мерное дыхание уже уснувшего Виллиха.

Кровать, на которой Энгельс с наслаждением растянулся, была, по всей вероятности, кроватью убитого адъютанта. Конечно, никто и не подумал сменить на ней хотя бы простыню или наволочку. Энгельсу показалось, что он улавливает незнакомый запах еще вчера лежавшего здесь живого тела. Он хотел представить себе этого человека, мысленно побеседовать с ним, но через две-три минуты, все сокрушая на своем пути, на него обрушилась мягкая, тяжелая лавина сна.

На другой день сразу после немудрящего завтрака, как и планировал Виллих, поехали верхами в Бельгейм. Там в полном составе, включая и вчерашних беглецов, находился батальон Дреера. Виллих приказал выстроить батальон. На первый взгляд это была прекрасная воинская часть, хорошо вооруженная, дисциплинированная. Особенно внушительно выглядели офицеры. Все с клинообразными, вероятно, модными среди них бородками и смуглыми, как видно успевшими загореть за время воинской муштры под жарким июньским солнцем, лицами.

- Кто вчера бежал от баварцев - два шага вперед! - скомандовал Виллих.

Никто не ожидал такой команды, произошло замешательство, но постепенно один за другим беглецы вышли из строя. Виллих скомандовал им "Кругом!", они повернулись и замерли лицом к лицу со всем батальоном.

- Ополченцы! - громоподобным голосом выкрикнул Виллих. - Полюбуйтесь на этих людей. Посмотрите им в глаза. Вчера они бежали с поля боя, оставив на нем того, кто был среди них единственным храбрым человеком. Они покрыли позором и себя, и знамя революции, под которое добровольно вступили.

Виллих говорил так горячо и гневно, что все решили: он сейчас же, немедленно потребует самой суровой кары для провинившихся, может быть, даже расстрела. Виллих и впрямь был убежден, что все они заслуживают расстрела, и при других обстоятельствах мог бы пойти на это, но тух обстоятельства сложились особые. Сеять среди своих рядов недовольство и тем более ослаблять их расстрелами сейчас было совершенно нерасчетливо: главные силы противника уже начали вторжение и не сегодня-завтра предстояли тяжкие испытания. Но этот ход его мыслей был далеко не всем ясен, и потому многие не только облегченно вздохнули, но и очень удивились, когда вся кара Виллиха свелась к приказу вчерашним беглецам немедленно следовать за ним по направлению к месту вчерашнего боя. Его расчет состоял в том, чтобы еще раз подвергнуть струсивших ополченцев опасности и дать им возможность оправдаться. Виллих не сомневался, что, как только он появится с ними на поле вчерашнего сражения в зоне достигаемости крепостной артиллерии, огонь будет открыт немедленно.

Так оно и случилось. Действительно, когда Виллих и Энгельс, оставив коней в Бельгейме, во главе полусотни ополченцев пришли туда, орудия заговорили и ядрами, и картечью. Виллих скомандовал рассредоточиться. Некоторое время огонь был довольно интенсивный, но бестолковый, суматошный. Никакого вреда он не причинял. Но как бы то ни было, а Энгельс впервые в жизни попал сейчас под обстрел. Виллих внимательно наблюдал за поведением ополченцев: большинство трусили - это опытный глаз видел сразу, - а все же держались. Но если бы Виллих и не был занят ополченцами, а наблюдал бы только за Энгельсом, то и тогда его наметанный глаз едва ли мог бы обнаружить волнение товарища, хотя оно, конечно же, было.

Когда первое ядро ударило о землю, Энгельс не сразу понял, что произошло: ему показалось, где-то невдалеке почему-то вдруг надломилось крупное дерево. Осознав через мгновение происшедшее, он чуть заметно побледнел, но Виллих крикнул ему, призывая, как равного, наблюдать за необстрелянными ополченцами. И он стал наблюдать, позабыв о себе, и ему уже словно некогда было трусить или волноваться. И даже когда одно ядро угодило прямо в дерево, за которым он стоял, оглушив и осыпав листьями да сухими сучьями, Энгельс и тогда продолжал внимательно наблюдать за ополченцами, спокойно улыбаясь Виллиху.

Обстоятельно изучив поле боя, Виллих, Энгельс и капитан, показавший себя таким молодцом накануне, устроили тут же, за деревьями, небольшой военный совет, на котором разобрали вчерашнее сражение и наметили, что следует предпринять против крепости в ближайшие дни.

Затем они вернулись в Бельгейм, оттуда - в Оффенбах, и везде Энгельс знакомился с отрядом - с его людьми, делами и нуждами. Это затянулось до вечера. Можно было бы пораньше лечь спать, чтобы завтра пораньше встать и отправиться в дорогу, но Энгельс видел, что положение с боеприпасами в отряде катастрофическое, что медлить нельзя, и решил ехать сейчас же, в ночь. Возница с не очень-то резвой кобылкой, предоставленной в распоряжение Энгельса, оказался трусоватым малым, он долго отказывался ехать ночью. Пришлось прикрикнуть на него. Он подчинился с крайней неохотой. А когда наконец выехали, то вскоре обнаружилось, что дорогу он знает нетвердо. Несколько раз они сбивались с пути, но и тогда возница не торопил лошадь, чтобы наверстать упущенное время.

- Если ты, саботажник, не будешь погонять, - пригрозил разозлившийся Энгельс, - я оставлю тебя здесь в ночном лесу одного и уеду.

Угроза подействовала, но ненадолго. Минут через двадцать лошадь снова поплелась шажком. Тогда Энгельс отпихнул возницу, взял у него вожжи и стал править сам. Дело пошло веселее.

- А ты спи, бездельник, - бросил Энгельс через плечо. - Все равно дороги не знаешь.

Возница ничего не ответил. Ему было страшно, но вскоре он все-таки уснул.

Часа через два лес кончился. В поле было светлее. А еще через полчаса справа стало брезжить, и где-то впереди послышалось пение петухов. Если это в Майкаммере, то, значит, больше половины дороги до Нёйштадта уже позади. У самого въезда в селение послышались какие-то возбужденные и, кажется, пьяные голоса. Возница моментально проснулся. Вот в рассветных сумерках впереди показалась медленно бредущая толпа с ружьями и косами. Завидев Энгельса, они поспешно стали хвататься за оружие.