Аркадий Ваксберг - У крутого обрыва

Ведь законные интересы каждого человека и подлинные интересы нашего общества нераздельны.

1973

Две резиновые надувные лодки, покачиваясь на волне, стояли у причала в ожидании пассажиров. Эти огромные плоты, или «понтоны», как ради солидности их называли на базе, две недели служили плавучим домом для туристов, вознамерившихся провести отпуск среди пейзажей изумительной красоты.

Здесь, между поросших заповедными лесами берегов, стремится к Каме порожистая, своенравная Чусовая, побывать на которой мечтают любители сильных ощущений. Счастливые обладатели туристских путевок собираются в поселке Коуровка, проходят маленький инструктаж, погружаются на «понтоны» и движутся к цели — почти до самой Перми.

Плот — не корабль со всеми удобствами: комфортабельными каютами, рестораном, баром и музыкальным салоном. Здесь не выйдешь на палубу, не развалишься в удобном шезлонге, не останешься наедине со своими мыслями, любуясь окрестным ландшафтом. Здесь приходится попотеть, поработать веслом. Надо бороться с течением, с подводными камнями, с дождем и ветром. И даже на коротких стоянках не очень-то отдохнешь — никто ведь не приготовит ни ночлег, ни ужин…

Но молодых туристов это вовсе не огорчает. Покупая путевку, они, видимо, знают, на что идут. Знают и стремятся именно к такому — активному! — отдыху. Ибо здесь сам собою, в силу «предложенных обстоятельств», рождается коллектив людей, совместно преодолевающих трудности и достигающих общей цели, — именно преодоление и достижение и составляют едва ли не главную прелесть этого своеобразного отдыха, который сродни спорту.

Всякое случается в туристском походе: завязываются новые знакомства, пересекаются чьи-то судьбы, вспыхивают и угасают маленькие драмы, ранящие сердце и оставляющие в душе горькое чувство обиды, уязвленной гордости, несбывшихся надежд.

Об одной такой маленькой драме рассказало читательское письмо. Письмо, показавшееся сначала брюзгливым и мелким — запоздалой попыткой свести какие-то личные счеты. Но только сначала…

Две резиновые надувные лодки приняли на этот раз не просто туристов — коллег. Почти все они были одного возраста и почти все — одного профессионального «цеха». Технолог Гена приехал из Ростова, конструктор Борис — из Златоуста. Восемь инженеров представляли восемь городов из шести союзных республик. Другую половину составляли студенты: будущие химики, биологи, металлурги, строители. Состав подобрался ровный, словно профсоюзная фортуна специально позаботилась, чтобы туристы легче притерлись друг к другу.

Только двое резко отличались по возрасту: ташкентский инженер Георгий Николаевич, который ничуть не чувствовал груза своих сорока с лишним лет и поэтому отрекомендовался как Жора, да почтеннейший дядя Вася, мастер одного из уральских заводов, а в отпускное время — «ветеран туризма и смеха». На общем собрании группы Жору единодушно выбрали старостой, дядя Вася охотно принял роль «заводилы и смехача».

Харьковским студенткам Наде, Ире и Оле повезло: когда началось распределение по понтонам, староста взял их на флагманский плот. Туда же был зачислен и дядя Вася, который тотчас приступил к исполнению веселых обязанностей. Повесив на шею объемистую грелку, он лихо прицепил резиновый шланг и под задорные прибаутки стал потягивать содержимое, не отрываясь от весел. Мужская часть плота (всего на нем было одиннадцать пассажиров) посмеивалась. Студентки прятали от дяди Васи глаза.

А потом вступил в права «капитан». Он приказал приналечь на весла. Но девчонки «приналечь» не умели. Ни сил, ни навыка у них не было. К тому же они не совсем понимали, зачем, собственно, налегать? Им хотелось не спеша проплывать мимо этих упоительно красивых берегов, ради которых они и приехали издалека, нанеся изрядный урон скромному студенческому бюджету. Они ничуть не чурались физической работы, но она для них была не самоцелью, а лишь необходимым и вовсе не самым желанным условием путешествия — условием, которому приходится подчиняться, но не ценой отказа от того, что составляет смысл и цель поездки.

Путешествие еще только началось, а уже назревал конфликт. «Капитан» требовал дисциплины. Если он приказал приналечь, значит, следовало приналечь. Если он благосклонно смотрел, как дядя Вася тянет из шланга, то и всем полагалось смотреть на это благосклонно, а вовсе не осуждающе.

Но у харьковских подружек, как назло, было почему-то свое мнение… «Капитанские» команды им казались не руководящей мудростью, а самодурством чистой воды. И кривлянье дяди Васи — не забавой, а пошлостью.

Конфликт разрастался. Он особенно вспыхивал на привале, когда есть возможность покомандовать всласть и ассортимент приказов куда разнообразнее, чем на лодке. «Поставить палатку!», «Сходить за валежником!», «Разжечь!», «Почистить!», «Сварить!» — да мало ли… И все скорей, пошевеливайся, здесь не курорт, не к теще на блины приехали, давай нажимай, нагрузочку соблюдай!..

Гена и Борис выручали подруг. Они таскали втрое, вчетверо больше валежника, чем полагалось по «норме», и палатки ставили, и костер разжигали. И даже мыли посуду. Им казалось естественным, что мужчина берет на себя часть женской нагрузки, не уравнивая свои физические возможности со слабым полом. И даже просто из старомодного рыцарства делает то, что, возможно, женщине и под силу, но что лучше сделать мужчине.

«Капитан» считал это пережитком, блажью, он во всеуслышание называл девочек тунеядками, и они сначала отшучивались, потом спорили, потом возмущались. Но — тщетно…

У «капитана» были крепкие нервы, он сознавал свою силу и власть, и, странное дело, все остальные обитатели «ковчега» приняли это как реальную данность. Безропотно подчинились. Поносили в душе, но молчали.

А «капитан» тем временем придумал новое испытание. На плоту, в перерывах между командами, он стал рассказывать анекдоты — из тех, что называются сальными. Его казарменное остроумие могло рассмешить разве что недоумка. И оно никого не смешило. Однако же на плоту натужно смеялись — лишь бы не прогневить «капитана», лишь бы не внушить ему мысль, что плот взбунтовался, что на плоту — раскол и смута.

Запас анекдотов иссяк, но не иссякло желание покуражиться, не иссякло упоение властью — самозванной, призрачной, иллюзорной. И все-таки властью. И вроде бы даже не самозванной: ведь «капитан» на свой «мостик» взобрался не сам, он добровольно был избран туристами, и теперь они пожинали плоды легкомысленного отношения к этому вроде бы формальному акту.