Михаил Любарский - Немые свидетели

Тогда Буринский еще раз сфотографировал подпись, применив фиолетовый светофильтр. На негативе фиолетовый цвет исчез, но зато четко выступила тонкая прозрачная подпись «Бернгард» с росчерком, не совпадающим с росчерком, сделанным фиолетовыми чернилами. Не совпадали штрихи и в ряде букв. Буринскому стало ясно, что второй негатив хранит уличающий след: подпись Бернгарда сначала была нарисована, скорее всего карандашом, а затем преступники обвели ее фиолетовыми чернилами и тщательно стерли следы рисовки.

Увеличив подписи в двадцать два раза, Буринский получил очень сильный, контрастный негатив, после чего напечатал позитив, где обе подписи, карандашная и чернильная, были ясно видны.

Бернгарда полностью оправдали.

Теперь предстояло заняться дубликатом накладной с залитой чернилами подписью. Два часа понадобилось Буринскому, чтобы обнаружить в графе «получатель груза» подпись «Шольц». Ее подвергли графической экспертизе и установили, что сделана она подсудимым Юнгхерцем.

Так подтвердилась правильность научных методов фотографического исследования, разработанных Буринским. Всем, кто присутствовал на процессе и кто слышал об этом деле, стало ясно: фотография — надежное оружие в борьбе с подлогами и подделками документов. Теперь, когда эти методы разработаны детально, практически любой, самый искусный подлог может быть разоблачен.

Да и сам Буринский, выступая на I съезде фотографов, с законной гордостью говорил, что уже нет больше «средств свести с бумаги без порчи ее поверхности следы письма таким образом, чтобы фотография бессильна была их обнаружить».

Открытие Буринского заинтересовало ряд ведомств. Ему предложили создать лабораторию при прокуратуре Петербургского окружного суда. Казалось, наконец-то он получит необходимую поддержку. В действительности же дело свелось к тому, что ему только разрешили разместить оборудование в коридоре прокуратуры. Никаких денег ни за свою работу, ни для приобретения оборудования он не получил. Оплата экспертизы шла за счет тяжущихся лиц. «Создание» лаборатории совершенно ничего не изменило. Буринский продолжал работу один, своими кустарными средствами и на собственный страх и риск.

Один из тогдашних журналистов едко заметил: «Теперь представьте себе, что это открытие сделано чужим, не русским исследователем; представьте себе, что там, на Западе, именем „европейской“ науки были бы объявлены результаты четырехлетних испытаний новооткрытого способа, „обещающего ввести естествоиспытателя в новый мир, доселе ему совершенно неизвестный и недоступный“. Какой пошел бы шум, с каким трезвоном новое величайшее открытие было бы подхвачено и распространено по всем концам цивилизованного мира, каким петушком забегали бы „достойнейшие“ представители наших „достойнейших“ ученых обществ, с каким усердием посыпались бы доклады: все считали бы своим „долгом“ выразить удивление величайшему западноевропейскому открытию, и каждый старался бы пристегнуть свое имя к этому открытию, демонстрируя его десятки раз до тошноты».

Все же энтузиазм Буринского не угас. Он продолжал совершенствовать свои методы, участвуя в разнообразных судебных экспертизах.

Все судебно-фотографические работы Буринский делил на три вида.

Первый, простейший, — фотографическое увеличение. Его цель — облегчить труд людей, занимающихся сличением почерка. Такую работу, по мнению Буринского, мог делать любой фотограф.

Второй вид — восстановление документов, выскобленных, травленных или сознательно залитых чернилами. Здесь уже необходимы специальное знание техники фотографирования, рецептуры и приемов, помогающих экспертам.

С подобной задачей Буринский справлялся успешно не раз, как это было, например, при рассмотрении дела о четырехмиллионном наследстве орловского помещика Михаила Бырдина. На наследство претендовали две группы лиц, потомки прямой и боковой линий. Прямая линия считала себя потомками Анны Бырдиной, а боковая оспаривала это, считая, что происхождение ее от Бырдина не доказано. Метрические книги отсутствовали, но сохранились исповедные расписки семейства Бырдиных за 1780 год, где «девица Анна» была вписана по явно выскобленному тексту.

Харьковская судебная палата, рассматривавшая дело, отправила спорную запись в Петербург с просьбой восстановить, если возможно, прежний текст.

Буринский работал два месяца. Ему удалось выявить только пятнадцать выскобленных букв: — с-о-с-ен-ков в-е-х д-рь. Сопоставляя буквы в различных комбинациях, Буринский пришел к выводу, что выскобленная запись могла читаться только так: «их сродственников внетях дщерь», то есть дочь отсутствующих безвестно родственников.

Заключение Буринского было убедительным, но суд с ним не согласился, отметив, что «хотя догадка эксперта и остроумна, но она все-таки не более как догадка».

Об экспертизах третьего вида, самых важных, трудных, но и наиболее интересных, Буринский писал:

«Для такого искания нельзя заранее указать рецепт; здесь все дело зависит от личных качеств эксперта, его сообразительности, догадливости, находчивости, знакомства с искусством подделки документов, запаса у него необходимых вспомогательных знаний и проч. Каждый новый случай — новая загадка, над которой приходится ломать голову. Ничтожная, едва заметная черточка или маленькое пятно, объявившееся на фотографическом снимке, способно иногда дать эксперту нить, по которой удается добраться до истины; но, чтобы воспользоваться таким указанием, необходимо уметь оценить значение замеченной черточки или пятна, построить догадку и сообразовать с нею программу исследований. Это вечная борьба изобретательности и ловкости подделывателя с знанием, умом и талантом эксперта».

С тех пор развитие криминалистики ушло далеко вперед. Но некоторые экспертизы Буринского третьего вида и сегодня пленяют особой красотой доказательств, безупречной и сильной логикой.

В юридическую литературу они вошли под названиями: «дело о подложной черточке», «дело о точке», «дело о букве» и т. д.

В Могилевский окружной суд был предъявлен иск о взыскании с Т. по выданному им обязательству 80 тысяч рублей. Т. уверял, что хотя с человеком, предъявившим иск, он имел дело, но обязательства выдавал только на мелкие суммы, а на столь крупную никогда никакой бумаги не подписывал. Могилевский суд несколько раз присылал документ в Петербург для сличения почерков и получал один и тот же ответ: «Подпись ответчика Т. является подлинной». Т., однако, продолжал настаивать на подложности документа.