Владимир Горохов - Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага

Тем временем Солон, в отличие от дня вчерашнего, домой не спешил, а продолжал стоять на облюбованной им трибуне, молча вслушиваясь в крики молодых афинян. Он застыл, будто каталепсия сковала его. Дождь никак не прекращался. Распахнутое небо щедро поливало всех водой. Поэт весь промок. С его головы, с рук, с ног струились ручейки воды. Создавалось впечатление, словно он весь плачет, будто не только душа, но и всё его тело и одежда источают крупные слёзы. Сильный ветер бил поэта в грудь и в лицо, пытаясь согнать его с бемы. Но не для того пришёл сюда Солон, чтобы падать с камня от дуновения ветра. Когда гомон вокруг поутих, стихотворец ожил. Он медленно поднял правую руку, а затем резко, вместе с брызгами, выбросил её в сторону, стоявших в десяти шагах от него, молодых людей.

– Трусы! – язвительно крикнул он им. – И ты, Феодор, и ты, Мардоний, и ты, Антихар! Все трусы!!! И вы тоже! – на сей раз, Солон сделал выпад левой рукой в другую сторону. – И вы тоже! – вовсю вопил он, указывая обеими руками на стоявших рядом с ним друзей. – Все трусы и предатели! В Афинах не осталось достойных мужей! Арес и Афина покинули вас. Видно, вами верховодит одна Афродита. Несчастные! Уходите домой, держитесь своих жён. Спешите к уличным девкам, может они скрасят вашу безучастную жизнь. Идите и услаждайтесь горечью моих слов. Всем позор! Всем позор! – И с этими словами сошёл с камня и подался в сторону своего дома.

– Ты заблуждаешься, безумец! – возразил ему вослед Мардоний, которого Солон обозвал трусом. – Да я немедля готов взять копьё и прямиком двинуться на Саламин!

– И я! – произнес Антихар.

– И я! И я! И я! – также воскликнули многие молодые люди…

По дороге Солона нагнали его друзья-соучастники.

– Ну, как, удалось? – озорно подмигнув им, весело спросил поэт.

– В тебе, мой дорогой друг, – сказал Клиний, – пропадает лучший сатир Эллады! Ты способен переиграть всех.

– А я и впрямь подумал, что у тебя притупился разум, – включился в разговор Конон. – Особенно когда ты стал обзывать молодых трусами.

– Удивляюсь, – рассмеялся Гиппоник, – как это мужи не побили тебя камнями?

– Афины умалишённых любят, – прижмурившись, с наслаждением произнёс Солон. – Они боятся сильных, честных, справедливых, смелых и мудрых, а дурачков любят. Если умный муж говорит им правду, его сразу же начинают обвинять либо в подрыве устоев, либо в государственной измене. А с юродивого спрос невелик. Такого не только выслушают, но и накормят, оденут, положат на ночлег, обласкают. Того и смотри, скоро меня начнут жалеть, а то и кормить, – улыбнувшись, добавил он. – Как замечательно быть афинским сумасшедшим!

Друзья Солона громко расхохотались. На прощанье договорились – завтра они вновь соберутся на Агоре. Солонова затея им так понравилась, и судя по их разгорячённым лицам, всеми овладел большущий азарт.

И в этот вечер главной темой разговора во всех афинских домах являлся Солон, точнее состояние его ума. Как зараза распространилась по Аттике молва о сумасшествии сына Эксекестида. Некоторые сердобольные горожане искренне сожалели о постигшей, как они предполагали, его беде. Как же так случилось, что он впал в безумие? Они охали, ахали, взывали Афину вразумить, а Асклепия – излечить заболевшего купца. Их сочувствие выглядело искренним, добросердечным, ведь Солон, как и его покойный отец, всегда слыли людьми, достойными, уважаемыми, добродетельными. Среди афинян, у них, пожалуй, не было не только врагов, но и явных недоброжелателей. Завистники, как всегда водится, имелись, но не более того. Особенно печалились старики – сверстники солонового родителя. Они побаивались, как бы непонятная болезнь не привела к несчастью.

– Да и болен ли он на самом деле? – задавались многие подобным вопросом. – Нет ли в этом обмана или злого умысла? Всякое ведь может быть.

Те граждане, которые ещё не слышали призывов поэта, возгораясь любопытством, решили самолично во всём убедиться. А потому, в следующий день, не мешкая, с утра, отправились в центр города.

Дождь над Афинами, кажется, прекратился, но небо всё ещё не просветлело. Хмурые тучи, словно волны, накатывали на город, усиливая и без того гулявшую в умах людей тревогу и нервозность душевного состояния. К полудню вся площадь была усеяна горожанами. Мужи всех возрастов и достоинств с нетерпением дожидались Солона. Среди них находились даже дети, хотя им не позволялось участвовать в собраниях. Собственно, никакого собрания и не было. Скорее всего, событие напоминало стихийное уличное театральное действие, в котором сатир Солон общался с хором, то есть с афинянами. A уличные театральные действия в Афинах, как и во всей Элладе, стали уделом не только взрослых мужей, но и детей, женщин, людей, не имеющих гражданства. Между тем на Агоре сомневались, что новоявленный сатир – Солон положительно воздействует на молодёжь. Впрочем, никто никого не прогонял и не зазывал остаться. Все томились ожиданием. У входа мелькнуло лицо бывшего стратега Главкона, здесь же стоял полемарх Диодор, и даже престарелый Клеомен – бывший хитромудрый архонт, словно невзначай заблудившись, зашёл сюда. Видя огромное скопище возбуждённых людей, он съязвил:

– Экклесию и ту посещает меньше граждан. Надо бы намеренно просить Солона сумасбродить в день народных собраний. Тогда бы и глашатаи не понадобились.

Тем временем на площадь вошли сообщники поэта, что являлось верным признаком скорого прибытия и самого виновника невиданного сборища. На сей раз Гиппоник, Клиний, Конон и Дропид не остались вместе, а разбрелись по разным углам Агоры. Так, видимо, они уговорились заранее.

Наконец-то появился и сам ожидаемый. При его виде площадь, напоминавшая пчелиный рой, притихла. Стоявшие на пути поэта мужи – кто вежливо, кто сочувственно, а кто и небрежно – расступились, пропуская его к камню, к которому он упрямо спешил. Легко взобравшись на него, как и в предыдущие дни, Солон поправил на голове шапочку, окинул присутствовавших наигранно сумасбродным взглядом, повернулся на Юг – в сторону злополучного острова, плавно вытянул обе руки и сильным, красивым голосом запел:

О, Саламин, сколько ты унижений доставил Афинам,

Остров желанный, в наш дом, открывающий путь…

Афиняне внимали поэту. Даже те, кто вовсе не любили и не понимали поэзии, и то пытались вникнуть в смысл солоновых элегий. Бывший стратег Главкон, почёсывая обрубком своей руки за левым ухом, тихо произнёс:

– Да-а-а! Ну и ну!

Что он этим хотел сказать, никто толком не понял. «Да», в смысле правоты Солона. Или «да» – как раз в противоположном значении.

Полемарх Диодор, слушал Солона, опустив взгляд, словно бы устыдился его упрёков. Рядом с ним стоял десятилетний мальчишка по имени Феспид. Широко открыв рот, восхищённо глядя на поэта, он затаённо вникал в солоновы слова, буквально поглощая их. Не они ли, через много лет, побудят создателя трагедии к своим изысканиям?