Владимир Горохов - Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага

Казалось всё уже готово к открытию собрания. Аристодор беспокойными глазами окинул сборище граждан; он искал, но никак не находил Солона. В сущности, собрание могло проводиться и без него. Однако все понимали, что главный вопрос, выносимый на обсуждение, исходил от купца, следовательно, сами боги велели ему быть на Пниксе.

Архонт вдруг заметил, как сотни афинян оживлённо обратили свои взоры к входу на холм. Именно оттуда, не спеша, в сопровождении Клиния, Гиппоника, Конона и Дропида шёл в направлении своей филы главный зачинщик сегодняшнего сборища.

«Хвала Афине!», – подумал архонт и спустя некоторое время, одев на голову миртовый венок, поднялся на бему.

– Мужи афинские! – обратился он к стоявшим на холме гражданам. – Воздадим должное олимпийским богам, да пребудут вечные боги с нами. Принесём им жертвы, восславим их благородные деяния и возмолимся!

После этих слов от каждой филы отделились по шесть человек и направились к жертвеннику. Двенадцать жертвенных поросят, которых они несли, были заколоты, а их кровь наполнила амфоры.

Дальнейшие священнодействия продолжили жрецы храмов Афины и Посейдона. Они окропили Пникс кровью молодых поросят и зажгли священные лампады. Затем перед жертвенником предстал архонт-басилевс Клеандрид. Воздев руки к небу, он возгласил молитву:

– О, вечносущие боги Олимпа! Ты, Великий глава богов Зевс, и ты, покровительница брака, волоокая Гера, гроза морей Посейдон и премудрая воительница Афина, лучезарный Аполлон и добросердечная Артемида, хитроумный Гермес и кормилица Деметра, огнедышащий Гефест и прекрасная Афродита, воинственный Арес и согревающая Гестия! К вам обращаюсь я, от имени афинских граждан. Вас я молю – вразумите наши головы и наставьте на путь истины. Просветлите наш разум и освятите наши чувства. Дайте нам волю и помогите разрешить наши споры. Не лишайте нас своего покровительства в наших трудных делах. Мы же обязуемся чтить вас в века вечные и приносить вам священные жертвы!

По свершению религиозной церемонии, архонт-эпоним Аристодор вновь поднялся на бему и с чувством тревоги воззвал к собранию:

– О, афинские мужи! Коллегия девяти архонтов, избранных народом, то есть вами, ставит на ваше усмотрение вопрос об отмене закона, запрещающего ведение войны за Саламин. Мы делаем это по требованию многих граждан и прежде всего Солона, сына Ексекестида. Те из вас, кто настаивает на обсуждении данной проблемы, поднимите руку.

Большинство стоявших граждан проголосовало за включение названного вопроса, фактически единственного, в порядок дня Экклесии.

– Кто произнесёт слово? – обратился Аристодор к собравшимся мужам. Все сразу устремили свои взоры к Солону. Но тот не подавал никаких признаков желания говорить. Тогда архонт уточнил:

– Желательно, чтобы высказались от каждой филы.

От филы, к которой принадлежал Солон, выступил старейший, достойнейший воин Лисий, друг покойного Солонового отца. Он незамедлительно призвал афинян отбросить колебания и сомнения, похоронив тревогу, робость и неуверенность, отменить позорный закон и готовиться к походу на Саламин.

Представители остальных трёх фил выступили таким образом, что, дескать, закон, конечно, плох, и его надо бы отменить. Но поскольку закон есть прочный порядок, то к нему следует относиться уважительно, то есть фактически отменить не следует.

В собрании возникла атмосфера неопределённости. Многие, хотя и считали отмену злополучного закона весьма необходимой и назревшей, боялись, однако, говорить об этом в открытую. Случись в будущем неудача, таким ораторам не поздоровилось бы, да и к чему открыто рисковать, думали некоторые про себя. Лучше уж промолчать. Так надёжнее будет.

Солон точно уловил момент всеобщего сомнения и в самый нужный момент взял слово. Без робости и колебаний, величавым шагом, с высоко поднятой головой он подошёл к трибуне. Взойдя на бему, одел на голову миртовый венок, окинул присутствующих открытым, сильным взглядом, от чего некоторые его недоброжелатели даже опустили глаза, он красивым звучным голосом буквально бросил свою факелоподобную речь в многотысячные ряды.

– Доблестные мужи! – с пафосом, но с долей сарказма начал оратор. – Здесь, передо мною, говорили, о том, что надо чтить законы. Признаюсь – я с этим полностью согласен. Закон есть основа нашей жизни, и уважать его – первейший долг гражданина. Скажу больше, мы должны не только почитать, но и во всём следовать закону.

При этом Солон, пронзительно посмотрел в сторону напряжённо сидящих архонтов. Те настороженно, еле заметно, кивали головами, в знак одобрения сказанного им. Хотя по всему чувствовалось, что они боятся хитросплетений, которые могли последовать за прозвучавшими Солоновыми словами. Говорящий успел также метнуть взгляд в сторону своих друзей, неотступно следивших за ним недоумённо, вопросительно и растерянно. При первых же услышанных словах, они весьма напряглись. Дропид, тот и вовсе занервничал.

– Однако скажите мне, афиняне, – обратился доверчиво и дружелюбно поэт к стоявшим на холме мужам, – вы уважаете людей, порочащих честь и достоинство граждан? Уважаете или нет? – ещё настойчивее переспросил он.

– Нет! – раздались одинокие робкие голоса.

В этот момент Конон, Клиний и Гиппоник облегчённо вздохнули.

В свою очередь архонты, чьи предчувствия начали оправдываться, напряглись, словно готовились защищать свой пошатнувшийся авторитет.

– Увы! – воскликнул Солон, – такие люди не заслуживают чести! Так и законы. Да-да! Они как люди. Те установления, которые достойны почитания – следует усердно беречь, за них надо сражаться, как за собственную жизнь. Но законы, позорящие нас, вызывающе глубокое презрение, наносящие непоправимый вред государству, ставящие под сомнение его существование – надлежат отмене. Некоторые, из выступавших здесь, упрекали вас в бессмысленности и пагубном превращении. Они утверждали, дескать, сами же вы голосовали за принятие «Закона Аристодора», а теперь, мол, бездумно желаете его отменить. «Как мало для вас значит закон» – сетовали предыдущие ораторы. О себе скажу – я не поддерживал этого установления, ибо в то время был далеко за пределами Аттики. Но будь я здесь, решительно выступил бы против него. Этот закон, о, мужи, есть не что иное, как автотомия, самокалечение, отсечение наших рук, ног, а то и головы. Тех, кто ранее голосовал за принятие подобного решения, я не виню. Таковы были обстоятельства жизни, вернее, так вам их представили, и вы – поверили. А поверив – поддержали сомнительное предложение. Народ ведь легко поддаётся обману. Жестоко, что и говорить, поступили с вами. Но осмелюсь заявить, обстоятельства, на самом деле, были иными. К тому же, они, всё больше и больше меняются, и, разумеется, не в пользу злополучного закона. Да и сам он, как это не кощунственно звучит, по своему существу беззаконен. Ведь он не дал нам покоя и умиротворения и не решил главного, а всего лишь держит нас во тьме, в неведеньи, порождая мучительную тягость. Подумать только! Афинам навязали правило, запрещающее упоминать название острова, века принадлежавшего нам и бездарно потерянного. Жаль, что афинянам не запретили о нём думать, а то ведь и такое в пору бессилия и бездумности можно было бы принять. Моя душа, афиняне, трепещет, она наполняется стыдом от того, что вся Эллада, смеётся над нами. Да что там Эллада, даже варвары, и те, считают, что такое установление мог принять либо трусливый, либо умственно ограниченный народ. Египетские жрецы по этому поводу смеялись мне в лицо. Они не верили, что подобное возможно. С нами уже многие перестали считаться, с нами не хотят иметь дела. Слово «афинянин» становится предметом насмешек и издевательств. О нас вскоре начнут сочинять позорные басни, сравнивая с ослами, мулами и обезьянами. Не исключено, что за нами навсегда закрепится слава глупцов и трусов. Разве этого не достаточно? Неужели вы желаете такого, афиняне? Я вас спрашиваю, – обратился воспламенённый Солон к стоящим на террасах тысячам мужей, – неужели вы хотите слыть недоумками? Недоумками и трусами! Людьми, ни к чему не способными!