Дмитрий Петрушевский - Великая хартия вольностей и конституционная борьба в английском обществе во второй половине XIII в.

Следует обратить внимание еще на один весьма существенный факт. Самый верхний слой английского общества, составившийся исключительно из сподвижников Вильгельма и их потомков, всецело проникнутых феодальными понятиями континентального типа, не мог примириться с тем положением, в какое поставила его политика Завоевателя, потребовавшего от своих нормандских сподвижников такого же подчинения, как и от своих новых подданных, облагавшего их земли таким же налогом, как и земли англосаксов (которые платили его иногда и прежним своим королям под названием «датских денег»). Такая нивелировка их, введение их в рамки укрепленной завоеванием англосаксонской государственности, представлялась им бесконечным посягательством на их законнейшие права и вольности, и их неудовлетворенность и недовольство своим положением могло бы быть опасным для королевской власти и всего представляемого ею политического порядка, если бы они владели сплошными территориями, как их континентальные собратья (в Англии даже самые крупные владения состояли из частей, разбросанных по многим графствам), и – что самое главное, – если бы их притязания не шли вразрез едва ли еще не в большой мере, чем с интересами короля, с интересами социально зависимой от них свободной и несвободной массы. Для массы торжество в Англии континентального феодализма означало бы торжество необузданного произвола, тем более резкого и невыносимого, что он осуществлялся бы завоевателями в отношении к завоеванному народу. Эта противоположность интересов феодалов и народа создавала очень серьезную почву для солидарности между англосаксонской массой и королевской властью нормандских королей и вместе с тем самую прочную опору для этой власти, с самого же начала объявившей неприкосновенными «законы короля Эдуарда» и официально выставившей себя законной наследницей англосаксонских королей.

В какой мере прочна была эта солидарность, показало ближайшее будущее. Уже самому Вильгельму пришлось столкнуться с феодальным недовольством среди ближайших своих сподвижников и с попыткой прямого восстания. Восставшие даже выставляли себя борцами за угнетенный англосаксонский народ. Народ, однако, им не поверил и не стал на их сторону, а помог Вильгельму подавить восстание. При ближайших преемниках Завоевателя, Вильгельме II Рыжем и Генрихе I, народу очень часто приходилось решать подобные вопросы, и во всех столкновениях феодалов с королевской властью он неизменно становился на сторону последней и помогал ей одолеть их общего врага. Союзницей королевской власти была и английская церковь, очень многим обязанная Вильгельму, который наделил ее огромными материальными средствами и особой юрисдикцией, до тех пор сливавшейся с юрисдикцией общегосударственных учреждений. И для нее королевская власть являлась естественной союзницей в виду агрессивных тенденций светских феодалов.

Таковы были политические и социальные особенности положения, созданного в Англии нормандским завоеванием. Как видим, этот чисто внешний факт глубоко отразился на внутреннем строе англосаксонского общества и направил его развитие по очень оригинальному пути. Здесь произошло чрезвычайно своеобразное сочетание, казалось бы, совершенно непримиримых моментов, в других обществах обыкновенно исключавших друг друга, здесь же взаимно себя поддерживавших и питавших. Широкая государственность и феодализм здесь составили органический синтез и не только не тащили государственную колесницу в противоположные стороны, но согласно и энергично влекли ее в гору по пути широкого развития политических форм, уже намеченному в англосаксонскую эпоху, но тогда же сильно заросшему сорными травами. Теперь путь этот был расчищен и расширен, и уже ничто не могло повернуть историю Англии на другую дорогу, заставить ее сойти в узкую феодальную колею. По крайней мере серьезных опасностей этого рода ей не предстояло.

Но опасности все же были. Мы имеем в виду смутное время, наступившее в Англии с воцарением короля Стефана и ознаменовавшееся кратковременным, но пышным расцветом феодальных тенденций среди английского баронства.

Это была эпоха междоусобной войны, вызванной борьбою за английскую корону между королем Стефаном и дочерью Генриха I Матильдой. Каждая из борющихся сторон старалась заручиться возможно большим числом союзников среди феодалов ценою земельных и денежных выдач из казны, совершенно истощивших ресурсы короны, а также всякого рода льгот и привилегий, превращавших английских феодалов в настоящих государей своих земель и отдававших массу в жертву их безграничному произволу. Это были тяжкие времена для английского народа. Современные летописцы не жалеют красок при изображении всех ужасов, которые ему приходилось терпеть от поднявших голову феодалов, и сравнивают Англию той поры с Иерусалимом, когда его держал в осаде Тит. Целых 19 лет тянулась смута, и если до тех пор народ, может быть, больше по инстинкту чувствовал свою солидарность с королевской властью, то теперь он тяжким опытом мог дойти до вполне ясного сознания, что только сильная центральная власть, опирающаяся на народные учреждения, может оградить его от тех бед, которые угрожают ему от предоставленных самим себе феодалов. Это должно было очень серьезно поднять нравственный престиж королевской власти, и едва ли будет преувеличением, если мы скажем, что, не будь смуты, Генриху II Плантагенету было бы значительно труднее проводить свои реформы, которые не только восстановили пошатнувшееся было здание организованной Вильгельмом Завоевателем английской государственности, но и значительно укрепили, углубили и расширили его фундамент.

Реформаторская деятельность правительства Генриха II Плантагенета была прямым ответом на поднятые смутой вопросы, решительным и бесповоротным. Если его военная реформа, заменяя натуральную военную повинность феодальных держателей так называемыми щитовыми деньгами и обязывая каждого свободного иметь сообразное с его средствами вооружение, отодвигала на второй план феодальное ополчение и возрождала к новой жизни англосаксонское народное ополчение, иначе говоря, разоружала феодалов и вооружала народ, неизменно служивший королю в его борьбе с феодалами, то его судебная реформа шла еще дальше в этом антифеодальном направлении. Передавая все иски о свободном держании в исключительное ведение королевского суда, она пробивала огромную брешь в юрисдикционно-фискальных правах феодалов; в то же время она привлекала их наравне со всеми свободными людьми королевства к активному содействию уголовной юстиции короны, к отправлению обязанности присяжных. Вводя для всеобщего пользования суд с присяжными как в сферу уголовного, так и в сферу гражданского правосудия, она давала сильный толчок местной жизни (судебное разбирательство происходило в присутствии разъездных коронных судей в полном собрании графства), но в то же время связывала ее еще более тесными узами с центром и делала ее причастной общим широким интересам целого. Не говорим уже о тех материальных ресурсах, которыми обогащалась казна от такого расширения сферы коронной юрисдикции, а также о чисто моральных завоеваниях, которые делала королевская власть, вводя в жизнь более совершенную судебную процедуру и тем создавая гарантию делу общественного правосудия и культурного прогресса.