Роман Почекаев - Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII – начала XX в.

Итак, подводя итоги вышесказанному, можно отметить, что наиболее заслуживающим доверия источником можно счесть отчеты дипломатов и военных. Однако их записки не всегда достаточно подробно освещают политико-правовые реалии центрально-азиатских стран и народов, поэтому необходимо опираться и на другие упомянутые источники – с учетом тех особенностей, которые мы попытались определить выше. Полагаем, определенное мнение о степени достоверности записок в зависимости от личных качеств, образования, официального положения путешественников и проч. позволит сформировать также и прилагаемый в конце книги биобиблиографический словарь.

Бухарское ханство (с конца XVIII в. – эмират [14] Формально Бухарское ханство на рубеже XVIII–XIX вв. стало именоваться эмиратом, поскольку его правителями в этот период стали уже не ханы – потомки Чингис-хана, а эмиры из узбекской династии Мангытов. Однако вплоть до 1920 г. это государство, в том числе и в официальной российской документации, называлось и эмиратом, и ханством. ) являлось самым крупным и могущественным из государств Средней Азии, поэтому неудивительно, что именно туда стремилось наибольшее число иностранцев с самыми разными целями: разведочными, дипломатическими, военными, экономическими, а впоследствии – научными и даже развлекательными. Вследствие этого именно о Бухаре имеется наиболее значительное количество записок иностранных путешественников, в которых нередко затрагиваются различные аспекты политической, государственной и правовой жизни этого ханства. В настоящей главе будут проанализированы сведения российских и западных путешественников о государственности и праве Бухарского ханства/эмирата в XVIII – второй половине XIX в., до того как над ним был установлен российский протекторат [15] Поскольку пребывание Бухары и Хивы под российским протекторатом (1868/1873–1917) оказало определенное влияние на политико-правовое развитие среднеазиатских ханств, анализ записок путешественников этого периода будет произведен в отдельной главе. .

Уже в первой четверти XVIII в. власть бухарских монархов-Аштарханидов – потомков Чингис-хана по линии его старшего сына Джучи [16] Родоначальником династии был Яр-Мухаммад-султан (ум. 1599), предки которого происходили из династии правителей Астраханского ханства, откуда, собственно, и название бухарской ханской династии. – находилась в состоянии кризиса, и они во многом являлись лишь номинальными монархами, что не осталось незамеченным и иностранными путешественниками. Уже Ф. Беневени, посланник Петра I в Иран и Среднюю Азию, побывавший в Бухаре в 1724–1725 гг., отмечал, что хан Абу-л-Файз (прав. 1711–1747) целиком зависел от своих приближенных из числа родоплеменных вождей, которые могли в любой момент предать его или поднять мятеж. Войска же зачастую хану не подчинялись, требуя от него сначала выплатить им жалованье. Неудивительно, что хан чувствовал себя весьма неуверенно на престоле, нередко не имея возможности противостоять не только внешним врагам, но и внутренней оппозиции [Беневени, 1986, с. 77–79, 126] [17] Любопытно отметить, что заметки «стороннего наблюдателя» Ф. Беневени о ханской власти в Бухаре первой четверти XVIII в. во многом совпадают со сведениями Абдуррахмана Даулата Тали – придворного самого хана Абу-л-Файза [Тали, 1959]. .

При этом даже такая номинальная власть оказывалась привлекательной для различных претендентов. Так, в 1722 г. претензии на бухарский трон предъявил некий Раджаб-султан – двоюродный брат и ставленник хивинского хана Ширгази, обосновавшийся во втором по значению городе ханства – Самарканде. Его немедленно поддержали многие узбекские племена Бухарского ханства в противовес Абу-л-Файзу, включая и ханского аталыка – «набольшего одного из узбеков», «на которого сей хан [Абул-Фейз], яко на своего брата, надеялся» [Беневени, 1986, с. 78] (см. также: [Гулямов, 1978, с. 29]). Фактически ханство раскололось на две части, каждая из которых признавала одного из двух соперничающих монархов. Законный монарх, не доверяя собственным подданным, был вынужден доверить свою безопасность наемным воинам-«калмыкам» (т. е. выходцам из Джунгарского ханства) и даже своим «придворным холопам», среди которых были и русские пленники из числа солдат А. Бековича-Черкасского, попавшие затем в Бухару [Беневени, 1986, с. 125; Ефремов, 1811, с. 89, 94–95].

Фактически Абу-л-Файз стал последним ханом, который вступил на престол в соответствии с законом. В 1747 г. он был убит, и на трон стали возводиться монархи с сомнительной легитимностью (нередко – потомки младших ветвей бухарского ханского рода и даже по женской линии), фактическая же власть перешла к аталыкам из племени мангыт. Лишаясь все больше власти фактически, ханы-Аштар-ханиды на рубеже XVIII–XIX вв. были и формально отстранены от власти, которая перешла к новым монархам – эмирам из узбекского племени мангытов, чья династия также получила название Мангытской (ок. 1800–1920).

Несмотря на то что новые бухарские правители не принадлежали к роду Чингис-хана и, соответственно, не могли претендовать на ханский титул, довольствуясь статусом эмиров [18] При этом нельзя не отметить разнобой в титулатуре бухарских правителей XIX – начала XX в., который присутствует как в неофициальных источниках (тех же записках путешественников), так и в официальной дипломатической документации: Мангыты именуются то эмирами, то ханами. Вполне возможно, это было связано с тем, что эмиры, стараясь обосновать свои права на трон, нередко роднились с родом Чингизидов, становясь, таким образом, его представителями – пусть даже и по женской линии. , власть монарха Бухары при них существенно укрепилась. В отличие от последних Чингизидов, новые правители и до своего официального прихода к власти уже около полувека фактически управляли Бухарой, соответственно, объявив себя монархами, они сохранили все имевшиеся у них рычаги власти и вернули главе государства прерогативы, утраченные при последних Аштарханидах, о чем также имеются упоминания в записках иностранных путешественников.

Выступая ревнителями веры и, соответственно, формально отстаивая главенствующую роль шариата в регулировании отношений своих подданных, эмиры издавали указы (ярлыки) и принимали решения, фактически формируя реально действующее в Бухаре законодательство, которое нередко противоречило шариату. При этом сами монархи всячески старались подчеркнуть свое благочестие и действие исключительно в интересах ислама и шариата [19] Весьма причудливо сочетались, например, у эмира Хайдара ревностная приверженность к исламу с потреблением вина и любовными излишествами [Eversman, 1823, S. 80]. . Так, уже в начале XIX в. эмир Хайдар (1800–1826) провозгласил себя сейидом (потомком пророка Мухаммада) и «главой правоверных» («амир ал-муминин»), повелев чеканить этот титул даже на монетах [Мейендорф, 1975, с. 113] [20] Опираясь на данные Е.К. Мейендорфа, российский востоковед О.И. Сенковский писал, что уже отец эмира Хайдара Шах-Мурад (при котором последние ханы Чингизиды еще сохраняли номинально власть) присвоил себе титул «масум-гази», т. е. «любимец бога и защитник веры» [Senkowski, 1824] (см. также: [Кюгельген, 2004, с. 276]). Впрочем, даже претендуя на статус главы всех мусульман в Центральной Азии, бухарские эмиры признавали номинальное верховенство османского султана как халифа всех мусульман [Бернс, 1850, с. 494]. . А его сын эмир Насрулла (1827–1860) пошел еще дальше и добился от реиса («великого муллы») принятия фетвы о том, что он, эмир, является пастырем, а его подданные – овцами, следовательно, он имеет всю полноту власти над ними, и любое его решение, любой указ должны неукоснительно исполняться, даже самые жестокие [Wolff, 1846, p. 236–238]. При этом он, демонстрируя благочестие, раздал все свое имущество, накопленное до воцарения, на благотворительные цели и в течение всего своего правления тратил много средств (до четверти доходов казны) на содержание мечетей, медресе и проч. [Бернс, 1848, с. 417, 431–432].