Андрей Синявский - Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966 - 1974}

А там есть вещи поразительные. Есть эпизоды, которые ниоткуда не взяты: ни мною не высказаны и не подтверждены свидетелями, — а тем не менее они представлены так, что якобы и я их высказал, и якобы они подтверждены свидетельскими показаниями Речь идет об эпизодах, связанных с Поповым, Владимирским.

Буквально два слова о том, чему так много внимания уделил прокурор, а именно — об источниках получения самиздатской литературы Нет, гражданин прокурор, отнюдь не голые декларации я имел в виду В моем заявлении, переданном суду [1] В заявлении, переданном Любарским в начале судебного заседания, говорится, что часть литературы была им получена от А Вольпина На предварительном следствии Любарский не назвал это лицо по моральным соображениям В настоящее время Любарскому стало известно, что А Вольпин покинул Советский Союз, потому он счел возможным назвать этот источник. , есть интересующие вас и место, и время, и обстоятельства И я всего этого не говорил только по той простой причине, что действительно — в чем вы совершенно правы — для квалификации моих действий это никакого значения не имеет. А вот что касается Шихановича, которого вы категорически считаете источником, — то ни места, ни времени, интересующих вас, нет ни в материалах предварительного следствия, ни в материалах судебного следствия.

В конце концов, речь должна идти в первую очередь не о фактах, не о конкретных эпизодах. Не здесь лежит основное разграничение моего разногласия с обвинительным заключением Не в том, будет ли тот или иной эпизод включен в обвинение. Как бы ни квалифицировать происходящее здесь — по статье 70, как предлагает прокурор, или по статье 190, как просит адвокат, — главный вопрос, который придется решать, — вопрос о степени криминальности тех или иных произведений. К сожалению, в тексте законов нет четких признаков, по которым то или иное произведение может быть названо криминальным, и поэтому приходится признать, что имеется весьма и весьма широкий диапазон признаков на этот счет В частности, степень криминальности зависит от географии. Например, у меня при обыске были изъяты такие произведения, как «Реквием» Ахматовой, «Наследники Сталина» — фрейдистский анализ романов Кочетова и Шевцова. Мне они не инкриминируются В Одессе же Р. Палат — ник «Реквием» был инкриминирован, а «Наследники Сталина» были инкриминированы Мельнику — при этом не только тот самый документ, но даже и тот самый экземпляр Как видите, имеется противоречие в применении закона в зависимости от географии Одесса, Ленинград, Москва.

И со временем меняется дело. Вы знаете, что многие авторы Бабель, Пильняк — еще некоторое время назад считались антисоветскими У меня при обыске изъято «Письмо Раскольникова Сталину», которое раньше было криминалом номер один, а теперь известно как высокопатриотический документ Все это я говорю к тому, что приходится все время, к сожалению, быть очень осторожным, именно в силу неточности оценок что же считать криминальным?!

За время моего, так сказать, общения с Самиздатом мне трижды попадались в руки весьма своеобразные издания. Это книга Франсуа Феито под названием «Венгерская трагедия», это книга Тома Клиффа «Сталинистская Россия», это книга Рассела Гренфелла «Ненависть прежде всего» Если бы все эти книги были у меня изъяты в машинописном исполнении, то я не сомневаюсь, что по крайней мере две из них вошли бы в текст обвинительного заключения как книги антисоветские. Но вот в чем дело книги изданы издательством «Иностранная литература» — все три, но с номерами и с грифом «запрещенная литература». Спрашивается: для кого запрещенная? Очевидно, не для тех, для кого она издана То есть есть круг лиц, который может и даже должен их прочитать. Очевидно, что остальные граждане Советского Союза считаются недостаточно грамотными для этого. Но допустим так А вот такой вопрос. В свое время Госполитиздатом была выпущена знаменитая книга Г Уэллса «России во мгле», на каждой странице которой есть антисоветские измышления, порочащие советский общественный и государственный строй, на каждой странице. Выход найден очень простой: книге предпослано предисловие, где сказано, что советский читатель сам сможет разобраться, где здесь правда и где здесь ложь…

Значит, дело не только в том, какие факты и какие оценки приводятся в том или ином произведении Ведь формально, строго говоря, в законе нет никаких оговорок на этот счет, значит, речь идет не только о том, что, но и прежде всего, с какой целью данное лицо или организация читает или распространяет ту или иную литературу. Вот здесь-то и лежит водораздел понимания того, как относиться к происходящему. Именно здесь, и нигде больше.

Так вот, какие же мотивы руководили мною? Обвинение отвечает очень коротко действия в целях подрыва и ослабления советской власти. Обвинение, освещая эти мотивы, сообщает цитаты из текста закона и ничего больше. Но почему? С какой целью то или иное лицо — конкретно, я — с точки зрения обвинения, начинает читать, а тем более распространять Самиздат? Я думал, что прокурор выскажется в своей обвинительной речи по этому поводу Много о чем можно было бы говорить Но этого нет По той простой причине, что мотив о подрыве и ослаблении советской власти — это миф, ничем не подтвержденный.

Какие же гипотетические мотивы могло бы придумать обвинение, пусть даже необоснованные? Какие могут быть гипотезы ' Ну, очевидно, первая гипотеза напрашивается проще всего. Якобы, я мечтаю о том, чтобы советская власть была уничтожена, жить при капитализме, фабрику завести, иметь ренту. И свидетели, здесь прошедшие, и лица, которые меня знают, могут подтвердить, что меня лично всю жизнь материальные блага меньше всего интересовали Поэтому в мое желание восстановить капитализм никто не поверит.

Но может быть, мной руководил расчет на сенсацию? Но я не выходил на демонстрации, не писал писем протеста, не писал никаких сочинений. То есть и эта сторона меня тоже не интересует, и этот мотив отсутствует.

Что же еще можно придумать? Чего, собственно, я добивался? Так вот, это остается неясным. По-видимому, это не первый случай такого непонимания и, можно думать, не последний. Однако рано или поздно понять это будет необходимо. Я пытался объяснить это во время допроса. Меня прерывали, и я не мог осветить это достаточно ясно Я постараюсь это сделать сейчас.

Во время допроса я начал говорить, что имеется целый ряд серьезных отрицательных явлений нашей жизни, привлекающих мое внимание. Меня прокурор спрашивал, как все это можно совместить с нашими успехами в жилищном строительстве Чтобы раз и навсегда выяснить этот вопрос, я скажу так Мне известны наши достижения в жилищном строительстве, известны мне и наши успехи в ракетостроении. Хорошо известны А также мне известно, что мы перекрываем Енисей и перекрыли Ангару, 'л. наши успехи в области балета мне тоже известны Если уж говорить о том, что я распространял, — пожалуйста, могу вам сказать: в тех статьях, которые я написал, в тех лекциях, которые я читал, в тех кинофильмах, которые я консультировал, я очень много уделял внимания нашим положительным сторонам и успехам. Более того, я думаю, что и мой вклад в эти успехи есть, пусть маленький, но есть. Когда я уже находился в следственном изоляторе и читал статью в «Правде» о результатах исследования Марса советскими автоматическими станциями «Марс-2» и «Марс-3», я гордился, что, хотя меня и посадили, я еще работаю. Что уж тут говорить об успехах в жилищном строительстве?..