Анатолий Глинкин - Дипломатия Симона Боливара

Советские латиноамериканисты в начале 70-х годов обнаружили несколько подлинных документов С. Боливара, ранее не известных исторической науке. Речь идет о письме Освободителя французскому публицисту и ученому аббату Прадту, найденном в одном из московских архивов, и двух приказах о воинских назначениях, хранившихся в бумагах жителя России польского происхождения Михаля (Мигеля) Роли-Скибицкого. В 1824 году он отправился в Южную Америку сражаться за свободу под знаменем Боливара и находился там до конца 1832 года. [449]Хотя эти находки не принадлежат к числу сенсационных открытий, в корне меняющих представления о выдающихся событиях давно минувших дней, они привлекли внимание специалистов в СССР и за рубежом. Найденные документы добавляют еще один мазок в своеобразную картину точек соприкосновения исторических судеб России и революционного потока борьбы за независимость, во главе которого стоял Боливар.

Могучая северная российская империя не могла не привлекать внимания Боливара, когда он оказался в эпицентре революционных бурь в своей стране. Престиж России уже в начале XIX века был необычайно высок. После наполеоновских войн ей принадлежала одна из решающих ролей в европейской и мировой политике. Точно не известно, как формировались представления молодого Боливара о далекой России. Однако можно высказать следующую гипотезу. Для Боливара одним из важнейших источников сведений о русском обществе, царствующем доме и внешней политике России являлся Миранда. Он пробыл в России 12 месяцев, лично общался с императрицей Екатериной II и ее царедворцами, а после отъезда пять лет, вплоть до вступления в 1792 году добровольцем в армию революционной Франции, находился в контакте с русскими дипломатами за границей и пользовался их покровительством. Мог ли Миранда не поделиться своим «русским опытом» с Боливаром в ходе их многодневного общения и бесед в Лондоне или позднее, в период первой венесуэльской республики? Так или иначе, но «следы» внимания к России можно заметить в дипломатии Боливара периода 1810–1815 годов.

Летом 1811 года в Россию прибыл американский гражданин К. Л. Паркер, который несколько лет жил в Каракасе и имел полномочия от имени Венесуэлы вступить в контакт с правительством России. На основании информации Паркера американский консул в Санкт-Петербурге Л. Харрис в августе 1811 года поставил в известность министра иностранных дел (канцлера) Н. П. Румянцева об отделении провинций Каракас, Венесуэла и вице-королевства Санта-Фе от метрополии, создании там временных правительств, открытии их портов для торговли со всеми дружественными странами и желании установить прямой торговый обмен с Россией. [450]После этого Румянцев дважды встречался с Паркером и получил от него специальную ноту с детальной характеристикой обстановки в Венесуэле. К ноте был приложен даже список венесуэльских экспортных товаров с указанием цен на них в 1800–1810 годах. Можно ли считать случайной первую попытку венесуэльских патриотов установить отношения с Петербургом? Был ли этот демарш предпринят наобум или же основывался на трезвом учете международной конъюнктуры?

В западной историографии именно политика России в отношении борьбы за независимость испанских и португальских колоний в Америке чаще всего подвергалась односторонней трактовке. Американские историки Д. Перкинс и У. Робертсон в своих исследованиях ограничивались только эпохой «Священного союза». Р. Бартли увидел в политике России прежде всего имперскую экспансию и геополитические замыслы, охватывавшие все Западное полушарие. [451]Сказывалось подчас недостаточное знание документальных источников, и особенно архивных материалов России. Просматривается также влияние идеологизированных подходов. На фоне окрашенной в доминирующий черный цвет легитимистской позиции России в южноамериканском вопросе более благоприятно предстает политика других держав мирового концерта.

Многотомные публикации документов царского правительства в 70-х — 80-х годах и архивные исследования советских ученых позволили более объективно представить внешнеполитический курс России той эпохи, увидеть многообразие интересов великой державы, определявших ее роль в международных делах и корректировавших легитимистские симпатии Александра I.

Так, в 1810–1812 годах, то есть в период от начала борьбы за независимость в испанской Америке и до Отечественной войны русского народа против Наполеона, царское правительство проявляло заинтересованность в установлении контактов с патриотами и налаживании с ними взаимовыгодной торговли. Таким путем оно надеялось смягчить тяжелые последствия для национального хозяйства вынужденного участия России в политике континентальной блокады, проводившейся Наполеоном. Политического табу для отношений с испанской Америкой у Александра I тогда не было. Россия после Тильзита являлась союзницей Наполеона, и, поскольку против французов в Испании велась война, Александр I не считал необходимым поддерживать право испанской монархии на колонии.

Значительная часть русского общества с пониманием относилась к стремлению испанской Америки обрести независимость. «Южная испанская Америка пошла по стопам Северной, — сообщал «Исторический журнал» в 1811 году, — и отпала от твердой земли, коей расстроенное состояние способствовало отважным преднамерениям пылких жителей оной богатой части света». [452]Русскому посланнику в Португалии графу Ф. П. Палену Александр I предписывал в августе 1811 года: «Не исключено, что некоторые сторонники независимости колоний будут делать Вам предложения относительно установления связей с Россией… Вы не должны отказываться выслушать их, ограничиваясь, однако, общими заверениями…». [453]Российский император утвердил положение о торговле на 1811 год, допускавшее фактически свободный ввоз колониальных товаров на нейтральных судах. Льготные тарифы предоставлялись для торговцев США и Бразилии.

Дипломатический представитель борющейся Венесуэлы в Лондоне Лопес-Мендес, получив достоверную информацию о принятом Петербургом решении, направил в январе 1812 года, также при посредничестве американского консула Л. Харриса, послание канцлеру Н. П. Румянцеву, в котором содержались просьба о дипломатическом признании Венесуэлы и предложение о взаимном открытии портов для прямого торгового обмена. [454]

Через три месяца Харрис сообщил Лопес-Мендесу ответ Румянцева. Позиция России к этому времени определилась. В октябре 1811 года по указанию Александра I вопрос об установлении отношений с испанской Америкой рассматривался в Государственном совете России. 21 голосом против 4 было решено воздержаться от такого шага до прояснения обстановки в Новом Свете. Харрис в письме к Лопес-Мендесу излагал заявление Румянцева: царь «проявляет глубокую заинтересованность в прогрессе в направлении самоуправления, который происходит в Южной Америке», но «в настоящее время признание независимости этих провинций… не может получить официальной санкции императора Александра… После того как независимость провинций Южной Америки будет признана Великобританией, он (император России. — Авт.) не колеблясь последует столь достойному примеру». [455]Россия находилась на пороге разрыва союза с Францией и в напряженной международной обстановке отдала предпочтение позиции благожелательного нейтралитета.