Альтер Цыпкин - Адвокатская тайна

Против адвокатской тайны высказались Л. Фишман, [19] Фишман Л. Об адвокатской этике // Рабочий суд. — 1924. — № 8–10. В этой статье Фишман писал: «При нынешнем развитии производительных сил и состоянии производственных отношений, ни о какой адвокатской профессиональной тайне, ни о каком сообщении адвокатов сведений, какие не могли бы быть сообщены суду, и речи быть не может». В. Санчов, [20] Санчов В. Защитник в уголовном процессе // Рабочий суд. — 1924. — № 8-10. Рубинштейн, [21] Рубинштейн Л. Г. Уголовный суд РСФСР. Обуховский. [22] Обуховский В. А. Уголовные доказательства в истории советского права.

С другой стороны признавали институт адвокатской тайны проф. М. Чельцов-Бебутов, [23] Чельцов-Бебутов М. Советский уголовный процесс. Вып. 11. проф. М. С. Строгович, [24] Строгович М. С. Уголовный процесс. См. также Карницкий Д., Строгович М. Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР. Практическое пособие. проф. П. И. Люблинский, [25] Люблинский П. И. О доказательствах в уголовном суде. проф. Н. Н. Полянский. [26] Полянский Н. Н. Правда и ложь в уголовной защите.

В последующие годы (1940–1941 гг.) против адвокатской тайны высказалась П. С. Зелькинд, которая считала, что возросшая коммунистическая сознательность советских адвокатов на современном этапе вступила в конфликт с требованиями соблюдения профессиональной тайны в нынешнем ее объеме. Автор утверждал, что раз адвокатура призвана защищать только законные интересы граждан, то она не может скрывать и молчаливо защищать их незаконные интересы без того, чтобы не вступить в конфликт со своей государственной и социалистической природой. Практика не знает таких случаев, когда для охраны законных интересов своего клиента адвокату понадобилась бы профессиональная тайна в указанном смысле. [27] Зелькинд П. С. Адвокатская этика // Советская юстиция. — 1940. — № 4. — С. 19.

Большой интерес вызвала к себе статья Т. Круглова, опубликованная в 1941 г. На вопрос: может ли быть адвокатская тайна, может ли адвокат при выполнении своих профессиональных обязанностей скрывать от суда то, что стало известным ему от клиента, — автор отвечает: «Конечно, нет. Такой адвокат никогда не мог бы стать помощником суда. Наоборот, он объективно осложнил бы судебный процесс, запутал бы ясное дело. Это было бы не только недобросовестным выполнением адвокатом своих профессиональных обязанностей, но и преступлением перед государством». [28] Круглов Т. Адвокатская этика // Советская юстиция . — 1941. — № 4. — С. 9–11.

Статья Т. Круглова, помещенная в журнале в порядке обсуждения, вызвала оживленные споры. Состоялось совещание актива адвокатов гор. Москвы — для обсуждения этой статьи. Совещание не согласилось с Кругловым и отвергло его тезис о том, что тайны нет. Журнал в редакционном отчете об этом совещании привел выступление адвоката Н. Коммодова, который, очевидно, выразил общее мнение: «Н. Коммодов правильно сказал, что уничтожение адвокатской тайны подорвет основу, на которой строится институт адвокатуры. Если адвокат должен будет каждый раз рассказывать прокурору всё, что ему доверил его подзащитный, ему некого будет защищать — к нему не станут обращаться. Другое дело контрреволюционные преступления. Здесь адвокатской тайны нет». [29] Этика адвоката (без автора) // Советская юстиция. — 1941. — № 11. — С. 16–18.

Решительно выступил против положений Т. Круглова проф. М. С. Строгович, который писал: «Граждане должны быть уверены, что, обращаясь к помощи защитника, они найдут у него защиту своих законных прав. Гражданин, обращающийся к защитнику, ждет от него помощи, делится с ним своим горем, раскрывает ему свои мысли. Как же по мысли Т. Круглова, — спрашивает М. С. Строгович, — должен поступить защитник, который обязан сообщить суду обо всем том, что ему сообщил его подзащитный и что имеет значение для дела. Должен ли он, например, во время судебного следствия публично заявить, что на суде подсудимый говорил так-то, а когда он приходил в консультацию и беседовал с адвокатом, он говорил совсем иное. Легко себе представить, как будет в этом случае выглядеть судебный процесс, какова будет роль защитника, но очень трудно себе представить, как сможет суд проверить, правильно ли утверждение защитника, если подсудимый его опровергает. Вместо выяснения обстоятельств дела по существу, суд должен будет заняться очной ставкой между подсудимым и его защитником и выяснить, кто из них говорит правду, а кто лжет. Защитника у подсудимого в этом случае не будет — защитник превратится в обвинителя. А что будет делать в это время настоящий обвинитель-прокурор, каково будет его положение. И что останется от гарантированного Сталинской Конституцией СССР (ст. 111) права обвиняемого на защиту».

Касаясь совета, данного т. Кругловым адвокату, устно сообщить о фактах, ставших ему известными от клиента, прокурору, участвующему в процессе, М. С. Строгович писал: «Должен ли адвокат, выступающий в процессе в качестве защитника, „нашептывать“ прокурору о том, что он узнал от подсудимого, чтобы прокурор это использовал против подсудимого. Кому польза от такого адвоката? Как этот совет т. Круглова мирится с состязательным построением советского уголовного процесса? Во что здесь превращается и защитник, и прокурор, и сам суд? Нужны ли нашим прокурорам такие непрошеные помощники в лице нашептывающих адвокатов?». [30] Строгович М. Этика советского адвоката // Советская юстиция. — 1941. - № 13. — С. 9–10.

Мы считаем, что адвокатская тайна должна быть признана допустимой в уголовном процессе. Она признается советской теорией и практикой и регламентируется советским законодательством.

Адвокатская тайна нужна в интересах правильного осуществления правосудия. Социалистическое правосудие гарантирует обвиняемому право на защиту, вкладывая в это право широкое содержание: и право защищаться самому, и право иметь судебного представителя защитника.

Государство, обеспечивая обвиняемому право на защиту, заинтересовано в том, чтобы защитник пользовался доверием подсудимого, который мог бы раскрыть перед ним все тайники своего дела, раскрыть всё без страха и без оглядки. Подсудимый раскрывает перед защитником не только факты, но делится с ним своими мыслями, переживаниями, своими надеждами и опасениями.

Возможно ли было бы такое доверие, если не признавать тайны совещания. Разумеется, нет. Каждую беседу с обвиняемым защитник должен был бы начать с предупреждения: «Имейте в виду, что если Вы откроете мне что-либо новое, уличающее Вас, то я об этом молчать не буду». Не трудно представить себе какое гнетущее впечатление такое предупреждение произведет на обвиняемого — даже на того обвиняемого, который никаких тайн не имеет. Установится ли после этого атмосфера доверия, столь необходимая для правильного проведения любой защиты. Сможет ли понять обвиняемый разницу между теми допросами, которые велись на следствии, и той беседой, которую он может вести со своим защитником. Ощутит ли обвиняемый, что перед ним лицо, на которое государство, организуя правосудие, возложило хотя и одностороннюю, но важную функцию защиты прав и законных интересов обвиняемого.