А. Тер-Акопов - Мировые религии о преступлении и наказании

Несмотря на удаление Церкви от соучастия в управлении светскими делами, Артикул начинается главами «О страсии божии» и «О службе божии и о священниках», а пред тем в тексте блистает призыв «Богу единому слава!». Воинам запрещается идолопоклонство и чародейство (чернокнижество), а если «найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей: оный по состоянии дела в жестоком заключении, в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть» (арт. 1). Жестокие кары уготованы тем, кто: «имени Божию хулению приносит, и оное презирает, и службу божию поносит»; «Пресвятую Матерь Божию Деву Марию и святых ругательными словами поносит»; «пресвятое и достохвальное имя Божие» без надобности, «всуе, в клятве, божбе и лже» произносит» (арт. 3–7). Артикулами второй главы офицерам и солдатам предписано бывать на церковных службах и в трезвом виде, «священников любить и почитать» и не «дерзать их как словом, так и делом досаду чинить, и презирать, и ругаться». А «банкеты и все суетные излишния забавы надлежит во время службы божия отставить. Кто против того преступит, оный имеет штрафу несколько денег в шпиталь дать».

Надо сказать, что настоящий Артикул, наряду с Соборным уложением, Воинским уставом 1716 г. и Морским Уставом 1720 г. [189] был основанием для возбуждения дел и суда по обвинениям в богохульстве и кощунстве на протяжении почти всего XVIII в. [190] . А в первой половине XVIII в. казнь богохульника могла быть крайне жестокой: Ф. В. Берхгольц в своем Дневнике камер-юнкера описывает случай сожжения по частям за поругание иконы в 1722 г. [191] Обычными же наказаниями за «легкомысленное» или «пьяное» богохульство были: прохождение сквозь строй шпицрутен, битье кнутом, плетью, батогами, отсылка на вечные или долговременные работы в монастыри.

В 1790 г. Военная коллегия рассматривала дело казака Ивана Мещерякова. Его обвиняли в следующих богохульных словах, сказанных в разговоре с казачьей женкой: «Хочешь де ты итьтить на исповедь к своему попу к аглицкому жеребцу – он бы де, Мещеряков, в церковь в скотское стоялище табун лошадей загнал, а сам бы, разбежавши, окорачел бы престол, которой стоит против царских врат, и сел бы на него, а запрестольную Божью Матерь назвал кобылою, а святыя тайны хулил: у него же такого квасу своего много». Сам Мещеряков, как выяснилось, не только давно не исповедовался и не причащался, но и прибегал к приемам богоотступнической черной магии – «два креста носил в сапоге под пятою, а также крест носил на поясе, и свисал он до тайного уда». Хотя Мещеряков приписываемые ему богохульные слова отрицал, про крест уверял, что носил «спроста», тем не менее Мещеряков получил 100 ударов кнутом, его заклеймили, вырезали ноздри и, скованного, решили отправить на каторгу в Тобольск [192] .

В отличие от Соборного уложения (предусматривавшего только два состава половых преступлений) рассматриваемый военно-уголовный кодекс значительно расширил перечень данных деяний (глава двадцатая – о содомском грехе, о насилии и блуде), поданных к тому же в тексте как грех, в сугубо церковных терминах. Это: изнасилование, скотоложство и мужеложство, кровосмешение, двоебрачие, брак с близкими родственниками, прелюбодеяние, однако санкции за эти деликты нельзя назвать суровыми – помимо казни или ссылки на галеры, санкции артикулов пестрят словами «жестоко на теле наказать», «по делу и вине смотря», «шпицрутенами или отставлением от полку», «судить по церковным правилам», «церковное покаяние», обязанность на «чреватой» (беременной) жениться.

В Артикуле воинском продолжена традиция повышенной ответственности за церковную татьбу: «кто церкви или иныя святыя места покрадет, или у оных что насилно отъимет, також и тех, которые в обоз, крепости и городы всякой провиант привозят, оный имеет быть лишен живот, и тело его на колесо положено» (арт. 186). В соответствии с духовными правилами и предпочтениями артикулы 196–198 устанавливают уголовную ответственность за лживую присягу и лжесвидетельство, причем весьма суровую: виновного лишали двух пальцев, которыми он присягал, а еще его посылали на каторгу.

Если исходить из того, что «главным фактором, влиявшим на правовую природу религиозных преступлений, было отношение государства к церкви, что вне этих отношений она не может быть даже понята, ибо от того или другого взаимоотношения между государством и церковью зависит большая или меньшая свобода религиозных вероучений и религиозных культов, а вместе с тем, следовательно, и вся система религиозных деликтов» [193] , то становление абсолютизма и империи в России на рубеже XVII–XVIII вв. привело к коренному изменению характера взаимоотношений между государством и церковью. Они «начинают строиться на принципе главенства государя над всеми религиозными общинами подвластной ему территории – так называемого территориализма. Это означает, что основным источником права, содержащим нормы по защите религии и церкви, становится светское законодательство. Именно оно завершает формирование системы религиозных преступлений в рамках уголовного права» [194] . Абсолютизм привел к тому, что «церковное землевладение во второй половине XVIII в. было фактически ликвидировано (от его доли в 12 процентов оставалось только 2 процента)» [195] .

Далее весь XVIII в. уголовное право Российской империи представляло собой причудливый сплав феодальных порядков, крепостничества и свежих буржуазных идей, проникающих в страну с Запада, в том числе благодаря политико-юридическому флирту Екатерины II c виднейшими просветителями эпохи Возрождения. «Мы – европейские слова и азиатские поступки» (Н. Ф. Щербина).

Переписка с Вольтером, приглашение Ч. Беккариа на государеву службу и плагиат его трактата в форме Наказа уголовному суду 1767 года [196] , христианские «Правила до бронравия» [197] в «Уставе благочиния или полицейском» 1782 г. и т. д. сопрягались с «трогательной» заботой императрицы о крестьянстве, которому, оказывается, «нечего терять, кроме собственных цепей», с ее обещаниями вырастить «средний класс», хотя и «трудно будет устроить его» [198] . Это основное производительное сословие, обрабатывавшее 85 процентов всех земельных угодий страны и составлявшее около 70 процентов населения, было самой бесправной частью подданных. И продолжало закабаляться. Контрастно с заботой о дворянстве. Если по «Грамоте на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства» от 21 апреля 1785 г. последнему были предоставлены многочисленные привилегии в дополнение к уже существующим, то по Указам от 13 декабря 1760 г. [199] и от 17 января 1765 г. [200] помещики получили невиданное право ссылать на каторгу своих частновладельческих крестьян на основании того довода, что те «по предерзостному состоянию заслуживают справедливого (по личному усмотрению хозяина —?!) наказания».