И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Итак, прием и увоз совершены были тайно, молчаливо, поспешно, без опечатания, без описи, без свидетелей. Несколько противоречит этому только показание одного свидетеля Ивана Зюзина; он не утверждает прямо, что сам лично находился при том, как Гартунг и другие выбирали документы из письменного стола, но говорит, что все совершалось при открытых дверях, что Василий Занфтлебен мог видеть все происходившее. Василий Занфтлебен безусловно отрицает это, но я не думаю, чтобы нужно было мне опровергать показание Зюзина. Вспомним для оценки этого показания только 2—3 факта: Зюзин — двоюродный брат подсудимому Мышакову, Зюзин — его земляк и большой приятель, Зюзин после службы у Занфтлебена прямо перешел на службу к г-же Крадовиль, а от г-жи Крадовиль к генералу Гартунгу, у которого и находился в услужении долгое время спустя после начала следствия, между прочим, и в тот печальный день, когда у Гартунга при этом следствии был произведен обыск. Зачем Гартунгу нужно было именно Зюзина пригласить к себе в услужение, зачем нужно было Зюзину, этому важному свидетелю по делу и бывшему слуге покойного, перейти через дом сестры покойного и найти себе пристанище у Гартунга, а затем странным образом скрыться от него незадолго до суда, чтобы в дни суда уже не находиться в услужении у подсудимого? Не легко проникнуть в эту тайну, да, пожалуй, пусть она и остается тайной, но ведь всякому дан здравый смысл, дано простое нравственное чувство, и этим чувством как-то смутно ощущается, что в этой тайне есть что-то подозрительное, темное...

Таким образом, все обстоятельства тайного увоза Гартунгом, Ольгой Петровной и Мышаковым документов Занфтлебена являются в высшей степени странными и подозрительными, чтобы пока не сказать более. Невольно приходит на мысль, что так не принимают имущества для того, чтобы охранить его, но так похищают его для того, чтобы им воспользоваться. Если же вы вспомните, что при таких обстоятельствах увоза мы уже имеем несомненные данные того, что генерал Гартунг крайне нуждался в деньгах, нуждались и другие соучастники его, что он был назначен душеприказчиком покойного, что в массе документов находились и его собственные векселя, находилась вексельная книга — тот единственный документ, по которому можно удостоверить, кто и сколько состоял должным покойному. Если вы вспомните далее, что когда имущество было приведено в известность, то ни этих собственных векселей Гартунга, ни этой вексельной книги уже не оказалось, что они исчезли безвозвратно после того, как все имущество в течение почти суток находилось в полном, безотчетном, бесконтрольном обладании самого должника — генерала Гартунга, то и для вас станет очевидным, что увоз имущества не был только увозом, а похищением, для которого звание душеприказчика было не более как прикрытие, внешняя оболочка, ширма. Припомните слова графа Ланского, сказанные им в этот же день, 11 июня, слова, слышанные Яблоновским и Кунтом, когда Ланской вместе с Зюзиным проходил мимо террасы. Ланской сказал замечательные слова, он упрекнул Гартунга в недальновидности, употребил бранный эпитет и воскликнул: «Зачем он не взял все документы, что ж ему?!» В этих словах кроется намек на то удобное право, которое сознавал за собой генерал Гартунг. Ведь он душеприказчик, он действует согласно праву, данному ему покойным, кто же может помешать ему распорядиться по своему усмотрению и, прикрываясь этим, соблюсти и свои выгоды?

Затем несколько замечаний об отношении к событиям 11 июня подсудимых Ланского и Алферова.

11 июня 1876 года, в самый день смерти Занфтлебена, Ланской был в Леонове на даче и играл там довольно деятельную роль. Приехав, по-видимому, уже после того, как все имущество было увезено Гартунгом, он переговаривался о чем-то довольно таинственно с Ольгой Петровной, ходил и шептался с Зюзиным, причем произнес уже вам известные слова о Гартунге и документах. Здесь же на даче к нему уже обращались как к душеприказчику, здесь он узнал и подробности взятия Гартунгом всех документов, выслушал все справедливые претензии, подозрения собравшихся к вечеру наследников, но тем не менее, решительно одобрил все действия Гартунга, вдовы и Мышакова в завладении оставшимся имуществом.

Гораздо интереснее и важнее вопрос о том, знал ли обо всем случившемся Алферов? И если знал, то когда и откуда почерпнул он эти сведения?

11 июня в 3 часа дня, когда никто из наследников еще не знал о кончине Занфтлебена, Алферову уже все было известно: он знал даже, что после смерти Занфтлебена осталось только 25 рублей, тогда как незадолго перед тем, по его словам, Мышаков привез покойному большую сумму. Алферов сообщил Николаю Занфтлебену всякие интересные подробности и, между прочим, что сам он сейчас с дачи, что при нем и умер Василий Карлович, что ему все там происходившее хорошо известно. Оказалось, правда, что Алферов слегка увлекся в своем рассказе Николаю Занфтлебену, так как 11 июня он в Леонове на даче вовсе не был. Но вывод отсюда далеко не в пользу его. Мне кажется, что для него было бы лучше, если б он, сказав, что сам был на даче, не сказал лжи. Будь он там случайно, не было бы ничего странного и подозрительного в том, что все обстоятельства кончины Занфтлебена ему уже известны во всей подробности. Но его не было на даче, а он уже все знал, и знал гораздо раньше всех других и даже тех, кому всего ближе, всего нужнее было знать, раньше детей - наследников. Не следует ли из этого, что Алферову было дано знать о всем чуть не первому, что к нему прежде всего бросилась вдова и главный душеприказчик за советами и наставлениями. Есть указание на то, что в самых событиях 11 июня дело не обошлось без умной головы и опытной руки Алферова; припомните показание свидетеля Колпакова: Гартунг говорил ему, что все его участие в этом деле совершилось по совету Алферова, а совет Алферова именно в том и состоял, чтобы как можно скорее забрать в свои руки имущество покойного Занфтлебена и распорядиться им. Увозя с дачи переданное ему вдовой имущество, оставшееся после смерти Занфтлебена, Гартунг, кроме документов, увез небольшую сумму наличных денег. Если увоз имущества не был похищением, а охранением имущества душеприказчиком, как нас хотят уверить, значит, деньги, увезенные Гартунгом, представляют все, что после смерти Занфтлебена осталось налицо. Посмотрим, так ли это оказалось на самом деле. Да, говорят нам, осталось только 200 рублей, вот вся та сумма наличных денег, которая, по показанию вдовы и душеприказчиков, осталась после покойного, та сумма, которую Гартунг при пресловутом своем отчете представил к следствию. К сожалению, подсудимые упустили из виду кой-какие выкладки, кой-какие соображения, и с грозной, обличающей силой стоит теперь над ними эта молчаливая, но подавляющая и неотразимая логика цифр и документов. Свидетель Крапоткин за две недели до кончины Занфтлебена уплатил ему свой долг в 500 рублей. Николаю Занфтлебену Алферов говорил, что Гартунг взял у Ольги Петровны 500 рублей на похороны. Свидетелям Яблоновскому и Роберту Занфтлебену Алферов говорил: отчего вы не спросите Мышакова, куда делись 6 или 7 тысяч, привезенные им Занфтлебену незадолго до смерти? Где же эти деньги? Мне скажут, что все это одни слова! Хорошо, не будем верить словам, будем верить документам, благо у нас есть они, есть кассовая книга, значение которой убийственно для оправданий подсудимых. В этой книжке рукой самой Ольги Петровны за май 1876 года в остатке значится 1 тысяча 680 рублей чистой прибыли. Вычитая из этой суммы все записанные ее же рукой расходы с 1 по 11 июня, т. е. по день смерти, и не принимая даже в расчет записанный за те же дни приход, в чистом остатке мы получим 1 тысячу 200 рублей. Вот что осталось после покойного, вот что должно быть налицо. «Где же эти деньги?» — спрашиваем мы у ген. Гартунга, Ольги Петровны и Мышакова. Вот когда подсудимые дадут нам удовлетворительный ответ, почему они считают взятыми ими только 200 рублей, когда в действительности они взяли 1 тысячу 200 рублей, тогда мы в праве будем согласиться с ними в том, что только 200 рублей осталось после покойного и что и эти деньги были взяты Гартунгом для охранения. Но нечего и ждать ответа: дать его нельзя, нельзя потому, что увоз имущества был не охранением его, а деянием, заключающим в себе явные и несомненные признаки простого похищения.