И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

11 июня вечером на дачу собрались наследники. О том, что произошло между ними и Ольгой Петровной в это достопамятное время, мне придется говорить впоследствии, когда речь пойдет об исчезновении вексельной книги, теперь же я только вскользь напомню вам обстоятельства. Приехав на дачу, наследники Занфтлебена, его 3 сына, 2 дочери и их спутники, застали там полный имущественный разгром: ни документов, ни вещей, ни книг, ни денег, ничего, все вывезено... Кем? Душеприказчиком генералом Гартунгом. Вот единственный ответ, который вдова дала наследникам. Думается мне, и в подтверждение такого предположения имеется в деле много оснований, что о приезде наследников, об их претензиях и требованиях, о заявленном ими нежелании оставить это дело так и подчиняться действиям мачехи и душеприказчика,— обо всем было заблаговременно сообщено в Москву тому, в чьих руках было имущество; думается это мне, между прочим, потому, что уже на другой день рано утром вызывается и появляется на сцену Алферов. Если документы, если все имущество было забрано единственно с целью охранить, то и во всех последующих действиях мы должны встретить только все признаки такого охранения: мы увидим документы в целости, нетронутыми, неприкосновенными, увидим их при первой же возможности переданными надлежащей власти. Ведь духовное завещание еще не утверждено; положим, Гартунг постоянно отговаривается и оправдывается незнанием закона, но он же постоянно ссылается на Алферова, которому законы весьма не безызвестны, который знает лучше, чем многие другие, не только самые законы, но даже и все обходы их, этих законов. Как же при таких обстоятельствах поступают подсудимые, душеприказчик и его советник и поверенный: не трогают имущества, хранят его, как зеницу ока? Сдают подлежащей власти? О, нет! Проходит вечер, ночь, а раннее утро следующего дня уже застает их за разбором имущества... Овладев им, они роются в нем, чего-то ищут, что-то распределяют, о чем-то совещаются. Николай Занфтлебен и Колпаков утром 12 июня застают Гартунга и Алферова в квартире первого в таком положении: оба сидят в кабинете около круглого стола, перед ними груды бумаг и раскрытый портфель, из портфеля вынуты векселя. Векселя они рассматривают и читают, словом, имуществом уже распоряжаются и, заметьте, что это происходит после того, как в течение около суток, с 2—4 часов дня 11 числа и до утра 12, оно находилось в полном, безусловном, безотчетном владении Гартунга, Ольги Петровны и Мышакова. Вся остальная часть дня 11 числа и вся ночь, все утро 12 до приезда к Гартунгу Николая Занфтлебена и Колпакова оставались в распоряжении подсудимых, и Гартунга в особенности, для того, чтобы беспрепятственно и спокойно совершить в имуществе все, что нужно, для чего совершилось и самое его принятие душеприказчиком... Времени, удобств, возможности было слишком достаточно, даже, пожалуй, больше, чем нужно, так что, когда 12 июня к Гартунгу явились Николай Занфтлебен и Колпаков, застали его и Алферова за разбором документов и потребовали, по крайней мере, опечатания этого имущества, им смело могли сдать и допустить до опечатания только то, что сдать и опечатать было угодно Гартунгу и Алферову. Но то ли это было, что Гартунг при помощи Ольги Петровны и Мышакова забрал на даче и привез к себе, проверить не было и нет возможности, и в этом оставалось бы только верить их чести, поверить им на слово, а можно ли так поступить, все настоящее дело служит тому лучшим и печальным доказательством. Из свидетельских показаний вы, вероятно, хорошо запомнили ту сцену 12 июня, когда Николай Занфтлебен и Колпаков явились к Гартунгу и потребовали у него сдачи увезенных документов. Вы помните, как, выслушав это требование, Гартунг немедленно с Алферовым удалился в другую комнату на консультацию, которая имела замечательный результат. Возвратившись, Гартунг объявил, что он считает ненужным передавать куда-либо для охранения имущество покойного, так как оно и у него, Гартунга, достаточно охранено. Со своей стороны, подтверждая это, Алферов для большей убедительности сослался на свою 25-летнюю опытность в таких делах, на свою долголетнюю практику — службу в старом сенате. Аргументы были веские, трудно было не убедиться ими, но наследники оказались недоверчивы и просили, по крайней мере, хоть опечатать документы. Не сразу согласились и на это, но Ланской, откуда-то появившийся, посоветовал исполнить такое скромное требование наследников. И вот документы были опечатаны, но, вероятно, только те, которые Гартунг и Алферов уже не могли не сдать Николаю Занфтлебену, будучи им застигнуты за теми документами, а далеко не все то, что было увезено с дачи. Скоро оказалось, что количество и состав 11 июня увезенного и количество и состав опечатанного 12 июня вовсе не тождественны между собой. Немало документального имущества было вовсе уничтожено, немало было скрыто от опечатания и не замедлило обнаружиться и появиться в разных местах и при разных обстоятельствах.

На другой день, 13 июня, наследники собрались в квартире Гартунга для производства описи вместе с судебным приставом Ухтомским, и тут-то только были приняты настоящие, законные охранительные меры, меры правильные, честные. Опись 13 числа отняла, по крайней мере, у подсудимых возможность воспользоваться всеми плодами их поступка, но и в эту опись, мы не должны забыть, вошло только то имущество, которое накануне было опечатано, а опечатано же было только то, что Гартунг и Алферов показали Николаю Занфтлебену и Колпакову. Но если все в действиях подсудимых было, как утверждают они, законно, правильно и чисто, если в деянии их можно видеть разве только одну легкую опрометчивость, то, очевидно, когда за увезенным имуществом явился уже не наследник, лицо частное, а представитель власти, судебный пристав, тогда не должно было быть и мысли о сопротивлении, об уклонении, а между тем что знаем мы о поведении подсудимых? Вы помните, что когда 13 июня к Гартунгу приехали наследники и судебный пристав, то первый встретивший их ответ был: «Генерала нет дома, генерал не принимает!» А он был дома, у него во внутренних комнатах скрывалась Ольга Петровна, был тут и Мышаков, а впоследствии оказалось, что тут был и Ланской. Когда наследники спросили, где Ольга Петровна и Ланской, лакей Гартунга сказал, что они ушли, а между тем висело их платье. Затем, когда г-жа Кунт вышла к воротам посмотреть, не едет ли брат ее Николай, то у ворот увидала Ланского, который как будто высматривал, по-видимому, кого-то поджидал. Ожидал он, как можно думать по последствиям, квартального надзирателя Ловягина. Странно, почти необъяснимо, чтобы не сказать больше, было поведение этого квартального надзирателя в квартире Гартунга 13 июня. Оценка образа действий Ловягина — не наше дело, но некоторые факты, связанные с его присутствием при описи, имеют для нас значение. Зачем понадобилось Гартунгу заблаговременно приглашать к себе Ловягина, посылать даже свой экипаж за ним? Зачем нужно было импонировать наследникам появлением полиции и принимать такие экстраординарные меры к охранению в квартире частного лица порядка, который никак не нарушался, а в присутствии судебного пристава вряд ли и мог быть нарушен? Судебный пристав объяснил Ловягину, что присутствие его совершенно неуместно, неудобно, что он может удалиться; несмотря на это, Ловягин счел возможным спокойно занять место при производстве описи и даже заняться разбором документов, самовольно, правда, но и самоуверенно: Ловягин брал в руки векселя, рассматривал их, перебирал, и решительность своих действий простер до того, что нашел возможным прямо выразить свое мнение о том, что те документы, на которых есть бланки покойного, должны быть признаны принадлежащими уже не покойному, а кому-либо другому. Никто квартального надзирателя об этом не спрашивал, и, казалось бы, ему менее, чем всякому другому, следовало представлять такие объяснения, но сильный полученным им приглашением, он считал нужным и возможным именно таким образом поступить. Сказав, что векселя с бланком принадлежат другому, Ловягин ушел и не успел еще, по собственному его выражению, «поселиться» в смежной комнате, так чтобы его пребывание осталось для наследников неизвестным, о чем его просил Гартунг, как из смежной комнаты появилась Ольга Петровна, и, обращаясь к судебному приставу, слово в слово повторяет заявление Ловягина: «Векселя с бланками мужа моего,— сказала она,— принадлежат не ему, а мне». Вот, между прочим, зачем нужен был квартальный надзиратель Ловягин! Чего-то боялись в этот день душеприказчики и вдова, чего-то ожидали для себя опасного и неприятного и спешили оградить себя не совсем уместным усердием услужливого представителя полицейской власти. Так незачем поступать людям, которые чужое имущество взяли честным путем, добросовестно, законно.