И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Я останавливался весьма подробно на рассмотрении действий Гартунга, потому что защита Занфтлебен условиями дела поставлена в такое положение; во-первых, потому что она тесно связана с защитой Гартунга, объяснение действий которого неминуемо отражается на Занфтлебен; во-вторых, потому что защита Гартунга часто ссылалась на нас, оставляя нам подробности дела.

Умысел Ольги Петровны, по мнению обвинения, проглядывает в том, что она просила станового пристава не опечатывать того комода, в котором лежал исполнительный лист на Суворова и Барятинского. Если бы Ольге Петровне было известно, что исполнительный лист в комоде, если бы это не был забытый и ничтожный документ, а похищенный, то, само собой разумеется, он или попал бы в общую массу документов, или из комода был бы вынут. А затем, и объяснение Ольги Петровны здесь на суде по этому поводу оправдывает ее. Судебный пристав Жаринов утверждает, что комод запечатан не был, и утверждает это на очной ставке со свидетелем Зайцевым; однако Ольга Петровна не пользуется этим обстоятельством, а утверждает, что комод был запечатан. При описи 11 июня в ее помещении умысел тоже не выплывает на том простом основании, что похищенное не прячут там, где прежде всего будут его искать.

Таким образом оказывается, что преступления не существует, так как нет умысла в деяниях подсудимых и нет самого похищения, потому что имущество покойного по описи соответствует той цифре, о которой, по словам Крапоткина, вызванным показанием Матюниной, покойный заявлял в своем прошении генералу Слезкину. Показание это имеет громадное значение как опровержение всех предположений о размере состояния покойного; Крапоткин заявил, что покойный считал свое имущество в 350 тысяч к декабрю 1875 года уменьшившимся до 240 тысяч, по описи же с теми документами, которые считал покойный старым хламом, оказалось больше этой цифры.

Господа присяжные заседатели, я остановился на составе преступления. Я доказывал, что в действиях Ольги Петровны и Гартунга нельзя отыскать умысла и что имущество Занфтлебена расхищено не было. В своих объяснениях я упустил одно обстоятельство, которому придается особое значение,— это слова Ланского Зюзину, подслушанные наследниками на даче в селе Леонове 11 июня. В словах Ланского «зачем он не взял всего...» или «всех документов», как утверждают другие, обвинение видит многое; Ланской и Зюзин отрицают подобный разговор, но наследники настаивают. Оставим в стороне значение этих слов, мы остановимся на одном — верно ли послышалось наследникам, т. е. могли ли быть сказаны подобные слова. День и час смерти Занфтлебена, конечно, не мог быть известен никому и, несмотря на болезненное его состояние, смерть постигла его неожиданно. 11 числа Ольга Петровна, узнав о смерти рано утром, застала Гартунга еще в постели и тотчас же отправилась с ним на дачу. Имущество было взято Гартунгом около 6 часов вечера, а после отъезда Гартунга приехал Ланской, не встречаясь в этот день с Гартунгом. Стало быть, Ланской действительно мог интересоваться узнать, что происходило на даче до его приезда, потому что раньше узнать ничего не мог, но что мог ему ответить Зюзин? Зюзин служил у Занфтлебена, но в его дела посвящен не был, Зюзин знал, что были взяты документы Гартунгом, но какие это документы, все ли они или остались еще,— этого он знать не мог и, как не имеющий никакого прикосновения к делу, не мог быть даже посвященным в это кем-либо другим; спрашивается, как же мог Зюзин сообщить Ланскому, все или не все взял Гартунг? Ланской мог спрашивать Зюзина, все ли взято, а Зюзин мог ответить только или «не знаю» или «все». Стало быть фраза, приписываемая Ланскому, могла быть сказана только без «не»; Ланской мог говорить, зачем он взял все, видя в этом неосторожность, а наследники не хорошо расслышали эту фразу.

На этих объяснениях, во имя того же закона, который был положен в основу обвинения, защита могла бы остановиться, заявив, что обвинение не доказано, но нам был сделан вызов со стороны поверенного гражданских истцов. Он сказал, что если защита даст объяснение тем фактам, на которых он останавливался, тогда он откажется от своих слов. Я принимаю этот вызов и со своей стороны прошу обвинителя исполнить обещание. Мы явились сюда не для того, чтобы упражняться в словопрениях, здесь решается судьба подсудимых, и потому наше отношение к делу должно быть беспристрастно, а доказательства точны. Итак, я буду останавливаться на фактах в их хронологическом порядке. Прежде всего вам указывали на то, что имущество Занфтлебена оказалось в разных местах, чего не могло быть, если бы оно не было расхищено. Смерть постигает людей неожиданно. В тот момент, когда все обороты находятся в ходу, когда передаются поверенным для взыскания векселя, когда исполняются те или другие поручения, человек умирает, и, разумеется, смерть хозяина не может дать его имуществу способности слететься в одно место. Так случилось и здесь. Когда Занфтлебен умер, громадное количество векселей на 150 тысяч находилось у его поверенного Алферова, несколько документов находилось у Мышакова для исполнения поручений; часть имущества находилась в квартире Онуфриевой, свезенная туда при переезде на дачу, многое было на даче. Разумеется, что само по себе нахождение имущества в разных местах ровно ничего не доказывает, но остановимся отдельно на этих фактах. Прежде всего обвинение занимают векселя на 11 тысяч, найденные в д. Шаблыкина. Ни обвинитель, ни гражданский истец не хотят поверить, что это «старый хлам» потому, что по этим векселям будто бы получено 6 тысяч, не хотят допустить, что эти векселя действительно были сложены в комоде покойным. Вспомните какие документы там были: 1) Два векселя по 80 рублей каждый Вавасера, который был объявлен несостоятельным и кредиторы получили по 1/4 копейки в четыре года. Вавасер лишь в последнее время получил хорошее место и уплатил по одному векселю 80 рублей, но при жизни покойного этого места не имел; 2) Вексель Золотарева, находящегося в безвестной отлучке; 3) Вексель Веприцкого, умершего; 4) Вексель Кунт, по которому, по словам наследников, покойный взыскивать не желал; и, наконец, 5) две расписки Дубенского в получении векселей для взыскания, о которых нет никаких сведений. Вот все документы. Спрашивается, по которому же из них получено 6 тысяч и с кого можно было получать? Очевидно, что доказательства обвинения не вытекают из судебного следствия, и заявление о полученных 6 тысяч вытекает из неизвестного источника.

Вексель Калинина на 100 рублей не мог быть предметом похищения, потому что он был без бланковой надписи и воспользоваться им Ольга Петровна могла только с согласия Калинина, что повлекло бы лишь к новым обвинениям лиц, к делу не причастных, и очевидно, что заявление Ольги Петровны, что накануне этот вексель был привезен ею для протеста, вполне верно. Нам предлагают также объяснить, куда исчезли векселя Титова, Безобразова и Крадовиль, хотя сами обвинители и не представляют доказательств их существования, а напротив, товарищ прокурора говорит, что в кассовой книге значится уплата Титовым в марте месяце 300 рублей, но тем не менее предубеждение так велико, что этой уплаты не допускают. В кассовой книге, говорят, сказано об этом платеже глухо, а векселя эти были и перебывали во всех руках, хотя опять-таки обвинение недоумевает, как это могло случиться. Я полагаю, что там, где обвинение недоумевает, были ли векселя или нет, и у кого они были, и просит вас лишь верить тому, что служит во вред подсудимым, и объяснений со стороны защиты не может быть; как объяснить то, чего не знает обвинение?!