И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Занфтлебен обвиняют в том, что 11 июня, в день смерти своего мужа, она похитила имущество покойного, и похищение это совершилось в момент передачи его душеприказчику Гартунгу. Прежде всего является вопрос, есть ли в данном деле признаки похищения, какие требуются нашим законам, было ли похищение и было ли оно тайно. Обвинитель говорит, что похищение было тайное, но, доказывая это, он наталкивается на факты, опровергающие такое определение. Оказывается, что передача совершалась при свидетелях — здесь была Екатерина Степанова, Зюзин и даже один из наследников умершего, Василий Занфтлебен — и без всяких признаков тайны: дверь кабинета была отворена и вход в него представлялся свободным. Спрашивается, как же могло быть тайное похищение при свидетелях? Обвинитель признает, что свидетели были, но этому обстоятельству придавать значения нельзя, потому что эти свидетели «неизобличенные, непривлеченные», не имеют никакого значения. Что же это значит: «неизобличенные, непривлеченные»? По моему мнению, что-нибудь одно: или эти лица участники преступления и не могут быть свидетелями, или они свидетели, и тогда нет тайны. Правда, Василий Занфтлебен утверждает, что он не знал о том, что передавалось, и обвинитель верит ему, но при всем своем желании отказаться от того, что передача ему была известна, он не мог отказаться от того, что сам подавал веревку для связывания пачки, что в этой пачке лежал портфель отца; в котором хранились документы, и что на столе лежали деньги, бумажки и мелочь, которые взял Гартунг к себе, а стало быть, Василий Занфтлебен не мог сомневаться, что передается имущество его отца; он мог не знать, сколько его, это совершенно верно, но чтобы он не подозревал передачи, чтобы передача для него была совершенная тайна, этого быть не могло. Если, таким образом, имущество покойного передавалось явно, при свидетелях, то как же могли построить обвинение в тайном похищении? Наконец, каким образом могло совершиться само похищение? Можно похитить чужую собственность, когда она в руках другого, но как совершить похищение у самого себя?

Припомните, в каких отношениях находилась Ольга Петровна к своему мужу. Она заведовала делами покойного, ее рукою писались книги, у нее хранились документы и ключи от письменного стола и даже уезжая в Москву 11 июня, она имела ключи при себе; каким же образом могла Ольга Петровна похитить документы, если она была их хранительницею? Но допустим, что была тайная, незаконная передача, но ведь это еще не все для состава преступления; необходимо еще существование и других признаков. Никакое преступление не выражается одними внешними признаками; в действиях должно быть усмотрено намерение, злой умысел, желание похитить известную вещь, воспользоваться ею. Обвинитель оставляет вопрос об умысле, как не существенный, в стороне; он при обвинении Ланского провел новое учение о двух родах преступлений: формальном и душевном; он выразился так: Ланской совершил формальное преступление, но душа его не участвовала в нем. Если основываться на таком учении о формальных преступлениях, тогда, разумеется, об умысле нечего говорить; но это учение появляется впервые, и закон не следует ему, закон говорит, что действие без умысла не составляет преступления, а потому является необходимость в деяниях подсудимых проследить умысел. Если мы рассмотрим действия подсудимых с 11 июня, с момента отъезда Ольги Петровны в Москву за доктором, то вряд ли в состоянии будем подметить в них проявление преступного умысла. При этом я считаю нужным заметить, что защита Занфтлебен находится несколько в особом положении. Помимо тех улик, которые направлены прямо против Ольги Петровны, нам приходится давать объяснения по всем обстоятельствам дела, потому что во многих местах и защита Гартунга останавливалась на Ольге Петровне, предоставляя ей и ее защите представить объяснения; таким образом, мы составляем собою как бы центр, на котором сосредоточивается вся тяжесть опровержения представляемых улик, поэтому я буду останавливаться не только на действиях, приписываемых одной Ольге Петровне, и действиях, совершенных ею совместно с Гартунгом, но и на действиях Гартунга и других.

Прежде всего обвинение утверждает, что умысел совершить похищение у Ольги Петровны явился в тот момент, когда она, возвращаясь из Москвы, встретила у Крестовской заставы Капустина, сообщившего ей о смерти ее мужа, и умысел этот проглядывает в ее поступках: вместо того, чтобы ехать к мужу оплакивать его, чтобы позаботиться о нем, вообще, выразить свои чувства, она поехала к Гартунгу и с ним едет на дачу в Леоново, чтобы совершить преступление. Если обвинение относит к этому моменту возникновение преступного умысла, тогда этот умысел внезапный, каким же образом и когда явился предварительный уговор, и как примирить внезапный умысел Ольги Петровны с внезапным согласием Гартунга и сказать, что умысел Ольги Петровны с замечательною быстротою перешел в умысел Гартунга, так что в следующий уже момент они едут совершать преступление? Допустить подобную мысль возможно лишь при слишком низком мнении о человеческой нравственности и допустить возможность совершать преступление с такою же легкостью, как и всякое безразличное дело. Глубже нужно вдуматься в поступок Ольги Петровны и посмотреть, нет ли ему объяснения в самой жизни ее. Вы слышали, господа, каковы были ее отношения к мужу и его детям. Дети смотрели на нее враждебно, они видели в ней дурную женщину, ставшую между ними и отцом; при жизни мужа это недружелюбное отношение выражалось в нежелании ее видеть. Отношения ее к мужу, разумеется, не могли быть страстны, любовны; слишком большое различие лет полагало тому преграды. Она могла уважать его, чувствовать к нему привязанность и только. При таких условиях представьте себе Ольгу Петровну в тот момент, когда она узнала о смерти мужа. С одной стороны, и смерть при болезненном состоянии Василия Карловича Занфтлебена не могла быть полнейшею неожиданностью, и ее отношения к покойному не могли поразить ее до забвения, с другой стороны, отношения ее к детям выплывали во всей наготе. То, что сдерживало детей в проявлении их вражды — отец,— больше не существует; то, что составляло ее защиту — муж,— только что умер. Туда, на дачу, где жила она с мужем, явятся наследники, и она между ними беззащитна. Первая мысль, первое движение, разумеется, было обратиться к тому, кого покойный назначил своим душеприказчиком, кому в распоряжении просил передать все свое имущество. Ольга Петровна едет к Гартунгу и приглашает на дачу. Какими побуждениями руководствовался покойный, назначая Гартунга душеприказчиком, мы не знаем, но в таком положении Ольги Петровны, может быть, лежала одна из причин назначения душеприказчиком человека, сильного своим положением, способного оградить вдову Занфтлебен.