Геннадий Есаков - Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки

Причинами, вызвавшими появление преступлений строгой ответственности, отчасти предопределяется обоснование данного института уголовного права. В структуре последнего могут быть выделены два комплекса соображений, которые допустимо охарактеризовать как формально-юридические, с одной стороны, и теоретические, с другой.

Обращаясь к первым, необходимо отметить сравнительную преемственность на протяжении всей истории строгой ответственности формально-юридических доводов, приводимых в её поддержку. Будучи заложены в самых ранних прецедентах 1860-х гг., они с тех пор, как отмечает Джером Холл, остаются практически неизменными. [607]Среди них можно назвать следующие: (1) истолкование текста закона, поддерживающее вывод об установлении им именно строгой уголовной ответственности; (2) сравнительная мягкость налагаемого в данном случае наказания; (3) непрактичность требования доказать mens rea: (4) важность защищаемых общественных интересов; и (5) вызванная последней обоснованность наложения на человека риска оказаться осужденным вопреки отсутствию mens rea [608].

Вместе с тем, если, переходя ко второй группе доводов, придерживаться представляющегося верным тезиса, согласно которому «обоснованность прецедентного права зависит от его приверженности здравой теории» [609], то строгая ответственность в конце XIX – первой половине XX вв. едва ли может быть удовлетворительно оправдана на истинно теоретическом базисе. В доказательство обратимся к классическому, собственно доктринальному обоснованию института строгой ответственности, данному в основе своей Францисом Б. Сэйром. [610]

Среди его тезисов необходимо отметить два. Во-первых, он указывает на сдвиг ударения в уголовном праве с интересов частного лица на интересы общества, вследствие чего «суды вполне естественно склонились к сосредоточению более на вредоносном поведении, нежели чем на проблеме его (обвиняемого. – Г.Е .) индивидуальной виновности». [611]Так что наряду с сохранением в названных им «истинными преступлениями» [612]акценте «на дурное намерение как предпосылку ответственности» в изменившихся в целом условиях, по его мнению, «новое ударение, будучи поставлено на защиту социальных интересов, благоприятствовало росту специального типа регуляторных правонарушений, связанных с настолько непосредственным и широко распространяющимся социальным вредом и настолько незначительным наказанием, что в таких исключительных случаях суды могут без опаски не принимать во внимание интересы невиновных индивидов-обвиняемых и наказывать без доказывания какого-либо виновного намерения». [613]

Во-вторых, Францис Б. Сэйр прибегает к исключительно прагматическому подходу, отмечая неспособность системы уголовной юстиции, созданной для обуздания моральной злобности «истинных преступлений», сдержать наплыв преступлений mala prohibita : как он образно выразился, «механизм скрипит от напряжения». [614]Тем самым, согласно его точке зрения, «нет необходимости указывать на то, что заваленные таким устрашающим валом дел о незначительных нарушениях, уголовные суды низших уровней были бы физически неспособны исследовать субъективное намерение каждого обвиняемого, даже когда такое определение и было бы желательно». [615]Как следствие, «лёгкое правоприменение, которое является жизненно необходимым для эффективного малозначительного правового регулирования…, может быть достигнуто только полным пренебрежением психическим состоянием». [616]Суммируя оба своих довода, Францис Б. Сэйр почти сакрально говорит, что «ортодоксальные фундаментальные уголовно-правовые принципы должны быть принесены в жертву… интересам правоприменения». [617]

По изложении этих теоретических соображений в поддержку строгой ответственности нетрудно будет понять, почему воспринимать их следует достаточно критически. Так, в первом сэйровском доводе в целом непрояснённым остаётся момент и основание перехода от оценки моральной упречности в «истинных преступлениях» к строгой ответственности в преступлениях против общественного благосостояния: если, как пишет сам Францис Б. Сэйр, в «истинных преступлениях» «индивидуальные интересы никогда не должны упускаться из виду», [618]то почему в них нельзя обойтись без доказывания mens rea , а в других – можно? Одно лишь соображение о перевешивании общественных интересов над личными ещё не даёт, как представляется, удовлетворительного объяснения. Далее, если вред от преступлений против общественного благосостояния настолько велик, то не требует ли данное обстоятельство не элиминации mens rea , а, напротив, реальной оценки моральной упречности? Кроме того, весьма сомнителен и тезис о незначительности наказания как основы к установлению строгой ответственности: такая незначительность должна служить скорее следствием допущения строгой ответственности, но не доводом в её поддержку. Да и Францис Б. Сэйр признаёт, что современной ему практикой правоприменения сфера норм строгой ответственности расширена за пределы преступлений против общественного благосостояния в область уголовного права со сравнительно серьёзными санкциями. [619]Тем самым ещё более очевидно, что вряд ли незначительность наказания в состоянии послужить к обоснованию строгой ответственности; скорее, она может быть лишь последствием отнесения того или иного деяния к преступлениям строгой ответственности [620].

Что касается второго аргумента, то даже если допустить его, сугубо прагматический , в качестве теоретического , ответить на него можно следующим образом: поскольку правосудием изначально, по мысли Франциса Б. Сэйра, всё-таки должно требоваться доказывание mens rea в любом случае [621]и лишь в преступлениях против общественного благосостояния последнее в силу присущей ему сложности невозможно, то такой довод некорректен, поскольку трудность процессуального установления факта, согласно классическому легальному постулату, выраженному Оливером У. Холмсом-мл., не может служить основанием для полного отказа от его доказывания [622].

Критика теоретического обоснования строгой ответственности направлена в настоящий момент не столько на саму по себе эту концепцию, сколько на неё в том виде, который она приобрела к середине XX в.: в отсутствие достаточно приемлемой доктринальной рационализации данный институт в американском уголовном праве в рассматриваемое время может быть охарактеризован как лишённый чётких границ, чётких принципов и чётких критериев.

Важнейшим негативным следствием отмеченного состояния теоретической мысли являлось, в свою очередь, отсутствие чётких критериев отнесения деяния либо к категории преступлений строгой ответственности, либо к «истинным преступлениям». В попытке проведения разграничительной линии доктрина и практика обращались к различению между деяниями, являющимися преступлениями по общему праву и созданными статутным правом; отделяли преступления mala in se от деяний mala prohibita ; [623]прибегали к оценке тяжести совершённого. [624]Одна из позиций, выдвинутых в теории Францисом Б. Сэйром, сводилась к предложению использовать двуединый критерий: принимать во внимание, во-первых, цель уголовного предписания и, во-вторых, возможное наказание. [625]Соответственно, если предусмотренное наказание незначительно, а назначение нормы заключается в «исправлении и регулировании социального порядка», а не в «отборе правонарушителей для цели наказания», [626]то, по его мнению, содеянное является преступлением строгой ответственности.