Геннадий Есаков - Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки

При этом именно в тяжком убийстве по правилу о фелонии как нельзя более рельефно отразилась инерция старого подхода, концепции mens mala : сколь бы ни был углублён анализ субъективной составляющей намеренного совершения фелонии, основным определяющим фактором в данном институте всё равно осталась изначальная моральная упречностъ настроя ума деятеля , оправдывающая вменение ему гибели человека как тяжкого убийства. Именно последнему обстоятельству следует приписать сохранение фикции конструктивного злого умысла как формально-юридического обоснования, а также не столько предопределяющий характер оценки проявленного деятелем безразличия к ценности человеческой жизни для констатации тяжкого убийства, сколько его post hoc рационализирующий характер , не исключающий риска осуждения за небрежное и даже случайное причинение смерти.

По сути, концепция mens mala , сойдя с доминирующих позиций в общей теории mens rea , сохранила самое себя в доктрине тяжкого убийства по правилу о фелонии.

Презумпция mens rea является в рассматриваемую эпоху весьма примечательным отображением концепции mentes reae в её практическом преломлении.

Как уже отмечалось ранее, с первой половины XIX в. содержательное наполнение презумпции mens rea начинает кардинальным образом меняться, всё чаще излагаясь в иных терминах по сравнению с теми, что ранее входили в её дефиницию, и к концу XIX в. она приобретает совершенно другой формально-юридический вид. Если попытаться свести разносторонние определения, дававшиеся теорией и судебной практикой, в подобие единого целого, то презумпцию mens rea в том её господствующем понимании, какое имеет место в первой половине XX в., можно сформулировать следующим образом: каждое лицо предполагается намеревавшимся относительно естественных и возможных последствий своих действий, пока им самим либо доказательствами обвинения per se не доказано обратное. [740]

Таким образом, смысл презумпции mens rea в данном изложении сводится не к тому, что одним лишь фактом совершения деяния обвиняемый даёт основание презюмировать наличие требуемой дефиницией преступления mens rea в целом , а к тому, что в силу этого факта предполагается намеренность последствий действий как специального проявления mens rea в частности. Соответственно, презюмирование намеренности последствий содеянного позволяет в качестве следующего шага в процессе перейти к mens rea преступления в целом. [741]

Не менее значим в рассматриваемое время и аспект юридической природы презумпции mens rea. Наряду с сохранением в качестве доминирующего классического подхода к данной презумпции как обязательной опровержимой, [742]в которой бремя опровергающего доказывания [743](если это не сделано ещё доказательствами обвинения per se) в виде бремени предоставления доказательств либо, более часто, бремени убеждения присяжных или суда возлагается на обвиняемого, появляются и теоретические, и прецедентные возражения против сложившихся стандартов с указанием на предпочтительность рассматривать презумпцию mens rea в плане её юридической природы как фактическую презумпцию (или допустимый вывод). При этом примечательно, что критика презумпции mens rea как обязательной опровержимой проявляется не только в американской уголовно-правовой доктрине и судебной практике, но одновременно и в других странах семьи общего права, в Англии, [744]например, в Канаде [745]и в Австралии. [746]

В такой критике наиболее серьёзно выглядят два довода. [747]И если первый из них, связанный с презумпцией невиновности и сводящийся к тому, что, будучи обязан во избежание осуждения представить доказательства, опровергающие презумпцию mens rea , обвиняемый тем самым лишается преимуществ первой по отношению к элементу mens rea вменяемого ему преступления, [748]имеет хотя и смешанный материально-процессуальный характер, но всё же значительно отдалён от теории mens rea , то второй более существен. В силу него, презумпция mens rea как обязательная опровержимая презумпция с её упором на деянии per se не позволяет принять во внимание все обстоятельства учинённого, которые могут свидетельствовать о хотя и морально упречном, но всё же с позиций понятийного аппарата mens rea совершенно ином настрое ума деятеля , нежели чем тот, что предположительно постулируется ею.

В изложенных аспектах развития презумпции mens rea достаточно рельефно преломляется теория mens rea в том её виде, в каком она отображается концепцией ment es reae.

Так, с одной стороны, наблюдается бесспорное психологическое углубление в понимании презумпции mens rea и в теории, и на практике. С общего положения о презюмировании mens rea в целом из факта совершённого деяния per se , основывающегося на объективно выстроенном взгляде на моральную упречность настроя ума деятеля, проявившуюся в учинённом и охватывающую все последствия поступка, юридический анализ в презумпции mens rea сдвигается в сторону понятийного аппарата последней. Проявляется это, во-первых, в смене презюмируемого факта: взамен mens rea конкретного преступления в целом им становится намерение как особая форма mens rea , причём намерение не в приложении ко всему преступлению в общем, а именно намерение по отношению к последствиям совершаемого преступления, что также свидетельствует о психологическом углублении подхода. Во-вторых, примечательно и смещение акцента с моральной упречности настроя ума деятеля как per se достаточного для констатации mens rea на анализ всех обстоятельств содеянного с целью решить вопрос о наличии или отсутствии mens rea.

При всём при том, с другой стороны, социально-этическая сущность mens rea в виде морального упречного настроя ума деятеля продолжает вне формально-юридических характеристик рассматриваемой презумпции оставаться в целом её сущностным обоснованием. Это проявляется не только, во-первых, в доминировании в теории и на практике подхода к презумпции mens rea как обязательной опровержимой, но и, во-вторых, в существовании презумпции самой по себе. Отображающая в своих терминах о предвидимости естественных и возможных последствий действий представления общества о моральной упречности, оценивающего в конечном счёте исключительно со своих, объективных позиций указанную естественность и возможность, она в итоге презюмирует mens rea «безотносительно к тому, что в реальности происходило в уме обвиняемого». [749]

По рассмотрении в свете теории mens rea избранных практических аспектов можно заключить следующее.