Роман Ромашов - Право – язык и масштаб свободы

Нормативное провозглашение всеобщего равенства, вероятно, в какой-то степени смягчает напряженность этой проблемы, но не может устранить ее полностью, поскольку необходимость дифференцированного подхода к определению прав и обязанностей различных субъектов все равно сохраняется. В этом смысле ценность равенства вступает в некоторое противоречие с ценностью справедливости, которая требует, чтобы каждое лицо пользовалось тем объемом благ, который адекватен его социальным заслугам.

Все исторически существовавшие типы человеческих обществ построены на основе власти и подчинения. Но иерархия власти не допускает возможности полного равенства между властвующим и подвластным. Это означало бы, что они обладают друг в отношении друга совершенно одинаковыми возможностями, что в корне противоречит самой природе власти: тогда никто из них не сможет подчинить другого своей воле. Таким образом, сама социальная организация сопротивляется абсолютизации равенства. Более того, сам правовой принцип равенства устанавливается и поддерживается законом, который, в свою очередь, появляется как продукт сугубо вертикальной конфигурации отношений и одностороннего навязывания элитой своей воли всему остальному обществу.

То же самое касается, по существу, любых обменных процессов: если представить себе правовую систему, в которой все субъекты наделены совершенно одинаковыми правами и обязанностями, то в ней никакие обменные отношения не состоятся. Обмен ведь и возможен только потому, что один из его участников располагает таким благом, которое отсутствует у другого; например, торговля, как квинтэссенция обмена, возможна только потому, что продавец и покупатель не равны, а имеют разные права и обязанности, соответствующие их функциям в системе обмена. Если покупатель, придя в магазин, обнаружит там за прилавком другого покупателя, то никакого обмена не состоится: лицу, которое вступает в правовые отношения, нужен контрагент, а не двойник [197]. Чтобы обмен произошел, необходимо усвоить различные социальные роли, то есть, по сути, отказаться от равенства.

Таким образом, в реальной правовой системе нет места для равенства, если понимать его как полное тождество статусов; равенство и неравенство всегда сочетаются в тех или иных пропорциях. При этом характерно, что современное право тяготеет к тому, чтобы возводить равенство в ранг универсальной ценности и общезначимого принципа, а неравенство при этом считается чем-то нежелательным и отодвигается «в тень», хотя продолжает существовать фактически и имеет надежное формально-юридическое подкрепление.

При этом, разумеется, далеко не любые личные качества могут быть основанием для дифференциации прав и обязанностей. Круг юридически значимых обстоятельств, оправдывающих отступление от принципа всеобщего равноправия, постоянно сокращается. Переход от декларативного равенства к гарантированному во многом является осуществляется благодаря усилиям тех социальных групп, которые в условиях неравенства оказывались ущемленной стороной; именно таким путем, в частности, происходило утверждение и нормативное закрепление гендерного, расового, национального и других аспектов равенства.

Таким образом, наличие или отсутствие дифференциации прав и обязанностей по тому или иному признаку в значительной степени зависит от того, задевает ли неравенство интересы такой социальной группы, которая способна их артикулировать и защищать.

Сами по себе различия в правовом статусе субъектов еще не вызывают негативной реакции и могут даже не восприниматься как нарушения равенства. Они приобретают болезненный характер, если результатом такой дифференциации оказывается явная диспропорция в объеме социальных благ, причитающихся носителям различных статусов. В таком случае неравенство может вызывать такой психологический эффект, как зависть, что напрямую угрожает солидарности. Возникает представление об «ущемлении» – эта расхожая метафора открыто указывает на насильственное сужение жизненного пространства, причиняющее боль.

Опасность накопления травматического опыта, вызванного неравенством, связана с тем, что соответствующие социальные группы, которые чувствуют незавидность своего положения, могут преисполняться враждебностью к социальному целому; внутри них возрастает внутренняя сплоченность, сопровождающаяся отчуждением по отношению к остальному обществу, что угрожает общесоциальному единству.

Особенно острое неприятие вызывают такие формы неравенства, как льготы и привилегии, которые являются юридическим выражением социальных преимуществ, связанных с занятием высокого положения в обществе и с особой значимостью выполняемой миссии. Правовые привилегии, по существу, представляют собой лишь легальное закрепление неизбежных фактических различий в положении субъектов; принцип формального равенства сам по себе не может устранить эти различия, которые вытекают из структуры властных отношений и социально-управленческих ролей [198].

Пожалуй, наиболее явным отступлением от принципа равенства является такое явление, как иммунитет – правовой институт, позволяющий отдельным субъектам права не подчиняться некоторым общим законам [199].

Нарушение формального равенства возможно и в форме так называемой «позитивной дискриминации», при которой льготы и преимущества вводятся не для подкрепления доминирующей позиции субъекта, а напротив, для того, чтобы компенсировать ему нехватку социальных благ, вызванную его низким социальным положением. В этом случае юридическое неравенство используется как средство достижения социальной справедливости связанной с искусственным «уравниванием» объективно не равных субъектов. Такие меры получили распространение в западных странах начиная с середины ХХ века. Например, в 1945 году чернокожий по имени Суэтт не смог поступить в Школу права Техасского университета, так как по закону штата там имели право обучаться только белые. Верховный Суд США отменил этот закон как противоречащий принципу равноправия. В 1971 году еврей Де Фьюнис столкнулся с обратным: он не был принят в Школу права Вашингтонского университета, хотя набранных им баллов оказалось бы достаточно, будь он чернокожим или индейцем. Де Фьюнис также обратился в Верховный Суд, считая, что предъявление более низких требований к представителям расовых меньшинств нарушает его права. Детально изучив этот вопрос, Р. Дворкин пришел к выводу, что дела Суэтта и Де Фьюниса не однотипны: во второй ситуации расовые критерии были допустимы, поскольку льготы для чернокожих позволяют исправить фактическое неравенство в обществе [200].