Роман Ромашов - Право – язык и масштаб свободы

Конфликт интерпретаций нормативных систем личностей неизбежен, законодательство государства может рассматриваться как универсальная процессуально оформленная нормативная система суверена. В качестве суверена могут выступать как все обладающее правом голоса население государства, так и (при определенных историко-политических условиях) диктатор, поддерживаемый группой своих сподвижников. В авторитарных политических режимах индивидуальная нормативная система лидера навязывается большинству как по принципиальным, публичным направлениями жизнедеятельности, так и в частных вопросах (этикет, одежда, сфера искусства). Религия, мораль, правовая традиция в качестве универсальных нормативных систем значительно уступают законодательству, поскольку существуют в разных формах и интерпретациях. Более того, многие жители мегаполисов не признают религиозные нормы, являются носителями релятивистской морали, отрицают существование правовой традиции и обязанность ее соблюдения. При несовпадении индивидуального толкования нормы с официальными и доктринальными толкованиями субъект склонен настаивать на собственной нормативной системе, не всегда онтологически обоснованной, но психологически комфортной для применения. Индивидуальная нормативная система индивидуума регулярно вступает в конфликт с нормативными системами социума.

«Теория систем исходит из единства различия системы и окружающего мира. Окружающий мир есть конститутивный момент данного различия, таким образом, не менее важен для системы, чем она сама, – утверждает Никлас Луман, – при помощи различия системы и окружающего мира возникает возможность понимать человека как часть окружающего мира общества комплекснее и в то же время свободнее, нежели при его понимании как части общества; ибо окружающий мир по сравнению с системой как раз и является областью различения, обнаруживающей более высокую комплексность и меньшую упорядоченность» [487]. Личность присоединяет к сообщенному ему варианту социальной нормы свою интерпретацию, если этого будет достаточно для достижения его цели. Если его цели и поведение не совпадают с общественными нормами, субъект создает индивидуальную норму как для класса отношений, так и в конкретном случае, помещая в собственную аргументативную конструкцию примеры общественной практики: государственный запрет на хищение чужой собственности будет замещен личной нормой, разрешающей конкретную кражу с целью получения источника питания; общий запрет на убийство заменится нормой, разрешающей лишить жизни врага и т. д.

Говоря о противоправных действиях человека, норвежский криминолог Нильс Кристи всегда имеет в виду поступок: «Приняв за основу идею поступка, мы выясним, каким образом можно отличить добрые поступки от дурных. Далее мы проанализируем, на каких основаниях тот или иной поступок считается дурным. Отношение к дурному поступку мы будет классифицировать по таким категориям, как «раздражение», «неловкость», «отвращение», «грех», и, наряду с этим и альтернативами, «преступление». Когда понятие преступления стоит в самом конце списка из разных альтернатив, это облегчает нашу задачу. А она заключается в анализе общественных условий, при которых поступок начинает считаться преступлением. Преступления не существует. Существуют поступки, которые в условиях того или иного общества становятся преступлениями» [488].

Не каждый человек способен к выстраиванию индивидуальной нормативной системы. Для этого он должен сформироваться как личность – получить систематизированные представления об окружающей действительности, о своем месте в ней, о правах и обязанностях. Харизматическая личность способна не только создавать свои нормы, но и заставлять других людей принять ее нормативную систему. Талкотт Парсонс говорит о харизме как эмпирически наблюдаемом качестве людей и вещей, связанном с человеческими действиями и установками. Он утверждает, что «харизма может служить источником законности (узаконения)», что «существует внутреннее согласие между тем, что мы уважаем (будь это люди или абстракции), и моральными правилами, управляющими отношениями и действиями. Различие между законностью и харизмой может быть выражено в самых общих чертах следующим образом: законность – это более узкое понятие, применимое только к нормам порядка, а не к лицам, вещам или «воображаемым» сущностям, и значение его связано с регулированием действия по преимуществу в его внутренних аспектах. Законность, следовательно, – это институциональное применение или воплощение харизмы» [489]. Харизма вождя авторитарного государства, переданная назначенным им представителям в законодательном, исполнительном и судебном органе, легитимирует любые прихоти суверена в данном историческом контексте.

Нормативная система личности находится в непрерывном развитии под воздействием многочисленных внешних факторов, в том числе других нормативных систем. Норма, устанавливаемая субъектом, отражает уже существующую действительность, и, в свою очередь, влияет на формирование новой действительности. Над юридическими фактами истории стоят интересы конкретных людей, объективированные через нормативную систему государства. Постиндустриальное общество демонстрирует нам, как антиномия демократии и тирании прошлого века трансформировалась в конвергенцию демократии и тирании, породив усредненный глобализованный политический режим. В пространстве конкурирующих нормативных систем действительными становятся только те команды, которые человек дает себе. Норма – это, в первую очередь, предписание для себя. Норма другого субъекта обязательна только для него самого, если у окружающих нет внутреннего основания соблюдать ее. Закона и права не существуют в материальной природе, закон и право – это придуманные людьми связи, а любое новое правило отражает, в первую очередь, позицию его создателя. Законодательная деятельность есть установление новой правовой закономерности, то есть экстраполяция личных норм законодателя на нормативные системы других лиц властными способами. Создание новой нормы – это определенное во времени, пространстве и по кругу лиц юридико-техническое действие, являющееся оформлением воли автора. Представление о том, что законодатель – это население, не подтверждается общественной практикой. Суверенитет большинства народов отчужден от них в пользу публичной власти. Публичная власть, в свою очередь, персонифицирована в нескольких лицах (десятках, сотнях лиц).

Общественная практика свидетельствует о том, что законодатели зачастую руководствуются в первую очередь личными и групповыми интересами, устанавливая для большинства населения иррациональные нормы поведения. Постклассическая эпистемология обоснованно отрицает рациональность. «У нас нет способа заставить человека жить разумной жизнью» [490], – утверждает Лон Фулер, ставя мораль стремления выше морали долга, – «Если мораль долга заходит выше надлежащей ей области, железная рука навязанной обязанности может задушить эксперимент, вдохновение и спонтанность. Если мораль стремления вторгается в область долга, люди могут начать взвешивать и оценивать свои обязательства по своим собственным критериям, и дело может дойти до того, что поэт утопит в реке свою жену, будучи уверен (возможно, вполне обоснованно), что без нее он сможет лучше писать стихи» [491]. В перечне признаков права уже не стоит трансцендентный признак – направленность на самосохранение всего общества. Задачей современной публичной власти является выживание группы людей, удерживающих эту власть – через навязывание их консолидированной нормативной системы всему населению. Произвольное конструирование их реальности осуществляется посредством норм языка и силового обеспечения.