Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

Томас Манн неоднократно говорил о том, что два главных литературных впечатления оказали на него наибольшее влияние: произведения Ницше и русская литература, которую он называл «святой» и которая дала ему представление о «русской душе» [116] Манн Т. Путь на волшебную гору / пер. С. Апта. М.: Вагриус, 2008. С. 92. . Обычно при конкретизации представлений немецкого писателя о русской литературе называют имена Толстого, Тургенева, Достоевского, Чехова и Мережковского. При этом совершенно не учитывается то огромное значение, которое Томас Манн придавал творчеству Гоголя. В своей статье «Русская антология» (1921) он утверждал:

Со времен Гоголя русская литература комедийна – комедийна из-за своего реализма, от страдания и сострадания, по глубочайшей своей человечности, от сатирического отчаяния, да и просто по своей жизненной свежести; но гоголевский элемент комического присутствует неизменно и в любом случае. ‹…› Но что же дает русскому комизму эту по-человечески выигрышную силу? То, несомненно, что он происхождения религиозного – доказательством этому самый его литературный источник, Гоголь, создатель комической школы [117] Там же. С. 91 и след. (Курсив мой. – П. Т. ) Перевод С. Апта несколько отклоняется от смысла и лексики оригинала, ср.: «Mit einem Wort, von Gogol an ist die russische Literatur modern; es ist mit ihm alles auf einmal da, was seither so dichte Überlieferung in ihrer Geschichte geblieben ist: statt der Poesie der Kritizismus, statt der Naivität die religiöse Problematik und statt der Heiterkeit die Komik. Namentlich diese. Seit Gogol ist die russische Literatur komisch, komisch aus Realismus, aus Leid und Mitleid, aus tiefster Menschlichkeit, aus satirischer Verzweiflung ‹…›. Was ist es denn aber, was der russischen Komik diese menschlich gewinnenden Kräfte verleiht? Dies, ohne Zweifel, daß sie religiöser Herkunft ist, – an ihrer literarischen Quelle gleich, bei Gogol, ‹…› ist es nachzuweisen» («Одним словом, начиная с Гоголя русская литература современна; с ним вдруг явилось все, что с тех пор стало ее основной традицией: вместо поэзии – критичность, вместо наивности – религиозная проблематика, вместо веселости – смех. Особенно он. Начиная с Гоголя русская литература смеется – смеется, поскольку реалистична, поскольку исполнена страдания и сострадания, глубокой человечности и сатирического отчаяния ‹…›. Но что же сообщает русскому смеху такой подкупающий гуманизм? Несомненно, его религиозный генезис, очевидный уже у самых его (смеха) литературных истоков – у Гоголя». (Пер. мой. – Примеч. пер. ) .

По мнению Томаса Манна, именно в творчестве Гоголя берет начало то умонастроение, которое у Достоевского приняло вид «болезни и крестных мук», «адской боли, которая и вправду есть боль этой земли» [118] Манн Т. Указ. соч. С. 92. В русле столь необъяснимого пренебрежения Гоголем со стороны исследователей творчества Томаса Манна весьма симптоматично то, что в изданном Г. Коопманом путеводителе по творчеству Томаса Манна ( Koopmann H. Thomas-Mann-Handbuch. 3., aktualisierte Aufl. Stuttgart, 2001. S. 200–211 («Thomas Mann und die russische Literatur»), имя Гоголя упомянуто лишь вскользь. . Томас Манн считал, что именно Гоголю русская литература обязана угнетенностью, которая неизбежно следует из понимания того, что дьявольское начало – демоническое зло – в любой момент может оттеснить божественное благо и сотериологические обеты.

Со своей стороны, и Ницше, другое главное событие в жизни Манна-художника, поместил Гоголя в, так сказать, галерею портретов предков – как он их называл, «великих поэтов». Ницше сравнивал Гоголя с Байроном, Леопарди и Клейстом, считая, что их «души, в которых обыкновенно надо скрывать какой-нибудь изъян», погрязли во «внутренней загаженности» и что их мучительная память неспособна что-либо забыть. По мнению Ницше, эти люди, «одной ногой завязшие в трясине » [119] Ницше Ф . Ницше contra Вагнер. «Слово берет психолог». § 2. (Курсив автора. – П. Т. ) , живут под властью «постоянно возвращающегося призрака неверия», подобно «блуждающим болотным огням, притворяясь в то же время звездами», а «народ начинает называть их тогда идеалистами» [120] Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Отд. 9. § 269 // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. М., 1990. . Именно этот пассаж Ницше Томас Манн процитировал в своем предисловии к антологии русской поэзии Александра Элиасберга [121] Mann T. Einführung // Bildergalerie zur russischen Literatur. Ausgewählt u. / Hg. von A. Eliasberg. München, 1922. .

Те, кто с текстами Гоголя накоротке, знают, что образы лужи, трясины и болота в них встречаются очень часто и весьма устойчивы. Так же, как в текстах Ницше, идея опустошения в прямом и переносном смыслах передана метафорической картиной Молоха, песчаной бури как воплощения зла, так и гоголевское творчество насквозь проникнуто описаниями заболоченных местностей и душ, погрязших в трясине мелочей, которые сливают воедино природные ландшафты и пейзажи души.

Кем же был этот Николай Васильевич Гоголь, этот идеалист из окрестностей болота (Ницше) и писатель, положивший начало современной русской литературе (Томас Манн)? Попытаюсь предложить что-то вроде короткой психограммы. Не случайно личности и творчеству Гоголя посвящены многочисленные психоаналитические исследования. В истории русской литературы Гоголя с его причудливой смесью преизобильной фантазии, душевным хаосом, аналитической проницательностью рентгеновского аппарата и религиозными обсессиями можно сравнить только с Достоевским. Одно из ключевых понятий Гоголя – «беспорядок», «конфузия». В христианской (и не только) парадигме мышления разрушителем упорядоченного мышления и «диаволическим» зачинщиком беспорядка является черт. Слово «диаволический» происходит от древнегреческого глагола «diaballein», означающего «перевертывать вверх дном, сбивать с толку, приводить в замешательство».

Конфузия, замешательство, беспорядок царили в душевном домашнем хозяйстве Гоголя. Он страдал от перманентной боязни утратить идентичность, он был гоним поисками centrum securitatis [122] «Centrum securitatis to jest Hlubina bezpečnosti», сокращенно именуемый также «Centrum securitatis» («Центр безопасности»), – название философско-теологического трактата Яна Амоса Коменского. в своем существовании и всю жизнь алкал уверенности в точке опоры для своего бытия.

По рождению малоросс, он писал на русском языке. Сформированный в славянской среде, он многие годы прожил в Западной Европе, в том числе в католической Италии. Временами он размышлял, не сменить ли ему конфессию, не перейти ли из православия в католичество. С самого начала он не знал, должен ли он стать профессором университета или писателем. Свои первые произведения он печатал анонимно или под псевдонимом, лишь позже стал подписывать их собственным именем. Он имел ярко выраженную склонность к актерству, был тщеславен и раздражителен, но в то же время чувствовал отвращение к своему нарциссизму. Его периодически мучила ипохондрия, он страдал от психосоматических заболеваний, позже – от усиливающихся депрессивных состояний; тем не менее он приписывал себе роль исцелителя и учителя России – чем дальше, тем больше. Его отношения с семьей, вероятно, были омрачены эдипальными конфликтами, а позже он испытывал гомосексуальные влечения, которые подлежали табуированию и подавлению [123] См., например: Karlinsky S. The Sexual Labyrinth of Nikolai Gogol. Cambridge Mass.; London, 1976; Rancour-Laferriere D. Out from under Gogol’s Overcoat. А Psychoanalytic Study. Ann Arbor, 1982. . Его брачные планы терпели крушение. Наконец, крайнее писательское самомнение сталкивалось в нем со столь же крайней неуверенностью в своих творческих силах – вплоть до самоистребления. Все снова и снова Гоголь сжигал свои опубликованные и неопубликованные произведения, занимаясь регулярным самоистреблением в этих аутодафе. Именно одно из этих мероприятий стало причиной того, что «Мертвые души» остались, так сказать, торсом незаконченной скульптуры. Гоголь выпускал свои тексты из рук только после многократной скрупулезной переработки [124] См. об этом: Thiergen P. Imitation, Elaboration, Inspiration. Zum Problem der «literarischen Werkstatt» am Beispiel der russischen Literatur // Rusistika-Slavistika-Lingvistika. FS für Werner Lehfeldt zum 60. Geburtstag / Hg. S. Kempgen u.a. München, 2003. S. 362–378, особ. 370 и след. .