Ефим Курганов - Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

Объявление

На троллейбусной остановке у интуристовской гостиницы «Карелия» приклеено объявление: «Продаются щенки боксера (рыжие девочки)». «Щенки боксера» тщательно зачеркнуты. Зато приписано: «и не только рыжие. Обращаться в «Карелию» [14] Там же. С. 38. .

Офигение

Утро. По улице бредут двое, вид явно похмельный. Видят афишу «Глюк. Ифигения». Один другому говорит: «У меня внутри тоже полный глюк – до офигения» [15] Там же. С. 16. – и т. д.

Итак, выстраивается линия АНЕКДОТ – НОВЕЛЛА-АНЕКДОТ – НОВЕЛЛА. Причем эта линия одновременно и синхроническая, и диахроническая, ибо указанные жанровые формы не последовательно сменяют друг друга во времени, а находятся в процессе взаимного сосуществования.

Роль пуанты исключительно важна во всех трех звеньях, но в движении от анекдота к новелле роль пуанты становится уже не так рельефно и выпукло ощутимой. Закон пуанты продолжает работать по-прежнему бесперебойно, но немного утрачивает при этом функцию абсолютного и полновластного центра жанровой структуры.

Стоит отметить еще одно отличие.

Анекдот претендует на то, что он есть часть реальности. Новелла-анекдот, характеризуясь уже некоторой детализацией материала, вместе с тем не отказывается от претензии на то, чтобы принадлежать реальности. Новелла-анекдот – это странный, нелепый, но как бы действительный случай. Не важно, было ли так на самом деле, а важно, так сказать, самоощущение текста. В новелле же как таковой уже есть установка на художественный вымысел. Новелла уже никак не претендует на то, что она – часть реальности. Новелла уже отделена от действительности какой-то чертой.

В анекдоте и новелле-анекдоте эффект, производимый работой закона пуанты, в чем-то даже более впечатляющ, чем в новелле, ведь и анекдот, и новелла-анекдот строятся по модели: да, невероятно, немыслимо даже, но так на самом деле и было. Все это как раз и придавало тексту особую пикантность.

Пуантированность чисто художественного события уже не столь будоражит и гораздо в меньшей степени обостряет восприятие. В каком-то смысле анекдот и новелла-анекдот имеют перед собственно новеллой определенные преимущества благодаря своему статусу, снимающему многие перегородки между текстом и реальностью.

Для того чтобы анекдот по-настоящему заиграл, проявился во всей своей пикантности, нужна соответствующая ситуация, которая прежде всего и помогает анекдоту раскрыться.

Вписываясь в новую ситуацию, он становится несколько иным и, может быть, даже получает какое-то неожиданное значение. И это совершенно естественно, ведь анекдот – жанр необыкновенно вариативный, текучий, движущийся.

Вживаясь в другую эпоху, он начинает восприниматься по-особому, точнее, начинает эту эпоху характеризовать, отнюдь не теряя при этом своего зерна, своей основы.

Ограничусь одним, но очень показательным примером. Дм. Н. Бантыш-Каменский в биографию К. Г. Разумовского включил следующий анекдот:

В 1770 году, по случаю победы, одержанной нашим флотом над турецким при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском соборе, в присутствии императрицы и всего двора, речь, замечательную по силе и глубине мыслей.

Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: «Восстань теперь, великий монарх, отечества нашего отец! Восстань теперь и воззри на любезное изобретение свое!» – то среди общих слез и восторга Разумовский вызвал улыбку окружающих его, сказав им потихоньку: «Чего вин его кличе? Як встане, всем нам достанется» [16] Бантыш-Каменский Д. Н. Биографии российских генералиссимусов. СПб, 1841. Ч. 1. С. 251. .

Впоследствии (уже в николаевскую эпоху) Нестор Кукольник зафиксировал этот сюжет, но уже как текст, характеризующий не только время Екатерины Второй, но и обстановку царствования Николая Павловича. Внесение одной, как будто совершенно побочной детали (это как раз и есть проявление вариативности, текучести, обусловленной устным бытованием анекдота) привело к определенной переакцентировке всего текста, в результате чего он оказался спроецированным на 30–40-е годы XIX столетия.

Итак, фрагмент из записной книжки Нестора Кукольника:

По случаю Чесменской победы в Петропавловском соборе служили торжественно-благодарственное молебствие. Проповедь на случай говорил митрополит Платон. Для большего эффекта призывая Петра, Платон сошел с амвона и посохом стучал в гроб Петра, взывая: «Встань, встань, Великий Петр, виждь…» и проч.

– От-то дурень, – шепнул Разумовский соседу, – а ну як встане, всем нам палкой достанется.

Когда в обществе рассказывали этот анекдот, кто-то отозвался:

– И это Разумовский говорил про времена Екатерины. Что же бы Петр Первый сказал про наше время и чем бы взыскал наше усердие?

– Шпицрутеном, – подхватил другой собеседник [17] См.: Курганов Е. Я. Литературный анекдот пушкинской эпохи. Хельсинки, 1995. С. 221. .

Мы видим, что анекдот об остроумном ответе Разумовского, при неизменности своей сюжетной основы стал, тем не менее, выразительной характеристикой некоторых отрицательных тенденций николаевского царствования, и это очень показательно. Тут налицо подтверждение одной закономерности. Анекдот, как правило, в большей или меньшей степени становится иным с изменением того историко-бытового контекста, в который он оказывается погруженным.

Появляясь в другой культурно-временно́й среде, анекдот и звучит по-другому, отвечая на те эмоционально-эстетические сигналы, которые излучает новая среда. Сюжет, воскрешающий любопытные эпизоды и подробности ушедшей в прошлое эпохи, попадая в другой исторический срез, начинает в какой-то мере отражать и его. Между разными эпохами начинает протягиваться ниточка. Возникают аналогии, ассоциации. Старый сюжет начинает жить новой жизнью. При этом то, что теряется, оказывается не таким существенным, как казалось прежде, или уже не очень актуальным, а какие-то моменты, наоборот, высвечиваются и уточняются.

Постоянно происходит проверка степени психологической убедительности и силы концентрированности текстов, мера их актуальности. Вообще в мире анекдота идет довольно жесткая борьба за выживание, причем активный и резервный фонды сюжетов испытывают постоянные перемещения, точнее «утечку кадров», ибо всегда есть перебежчики из одного стана в другой.

По аналогии с современностью из недр исторической памяти извлекаются то одни сюжеты, то иные. Те, которые прежде казались весьма далекими и представляющими чисто археологический интерес, вдруг становятся очень своевременными и близкими. Всплывая как бы из небытия, они остро ощущаются и переживаются.