Дэвид Беллос - Что за рыбка в вашем ухе? [Удивительные приключения перевода]

Зачем нам вообще нужно, чтобы Кафка звучал по-немецки? На немецком Кафка не звучит как немец — он звучит как Кафка. Однако для носителя английского, который хотя и выучил немецкий, но не чувствует себя в нем как дома, все написанное Кафкой звучит слегка на немецкий лад именно потому, что немецкий — не родной для читателя язык. Придать английскому переводу Кафки легкий немецкий привкус — это, вероятно, лучшее, что может сделать переводчик для передачи собственных ощущений от чтения оригинала.

По мнению Шлейермахера, у всех людей, кроме «удивительных мастеров, которые одинаково владеют несколькими языками», при чтении произведения на неродном языке «сохраняется чувство чужого». Задача переводчика — «именно это чувство иностранного распространить на своих читателей». Однако эта задача крайне трудна и противоречива, если нет возможности опереться на уже сложившиеся в принимающем языке традиции передачи конкретной «инакости», связанной с культурой языка оригинала.

Таким образом, переводчик способен передать «иностранность» звучания лишь при переводе с языка, с которым у принимающего языка и его культуры уже существуют сложившиеся отношения. У англоязычного мира в целом наиболее долгие и глубокие связи такого рода сложились с французским. В США для большинства молодых читателей самым знакомым иностранным языком в последнее время стал испанский. Поэтому у английского языка есть немало возможностей для передачи французского колорита, а у американского английского — еще и множество способов демонстрации колорита испанского. Отчасти мы способны передать немецкость и, в еще меньшей степени, итальянскость. А как быть с языком йоруба, маратхи или чувашским? Да и с любым другим из почти семи тысяч языков мира? Нет никаких оснований считать, что какой-то из имеющихся в распоряжении английского переводчика приемов позволит ему создать ощущение чтения на йоруба или передать нюансы чувашских текстов. Ведь мы не имеем никакого представления об этих языках. Сохранить в переводе иностранные особенности оригинала возможно только в тех случаях, когда оригинал не совсем чужд.

С другой стороны, переводные тексты могут научить заинтересованных читателей каким-то особенностям звучания, духа и даже синтаксиса оригинала. Это могут сделать и оригиналы: роман Чинуа Ачебе Things Fall Apart [19] И пришло разрушение ( англ. ). знакомит с некоторыми элементами африканских языков, а роман Упаманю Чаттерджи English, August [20] Английский язык, август ( англ. ). дает начальный словарный запас хинди и бенгали. Но если иностранность не является темой произведения, если она не обозначена явным образом в сюжете, то для возникновения соответствующего эффекта необходимо предварительное знакомство с данным иностранным языком. Чтобы хотя бы заметить, что это предложение с немецкого форенизационным переводом является, знать вам надо, что в немецких подчиненных предложениях глаголы на конце ставятся. Иначе оно покажется вам смешным, нескладным, бессмысленным и так далее, а вовсе не немецким.

В песне из фильма Modern Times и в клипе Адриано Челентано шутливо обыгрывается буквальное звучание иностранной речи в пении и разговорном диалоге. Какой-нибудь современный перевод «Превращения» на английский мог бы, конечно, прозвучать в голове читателя в неродной фонологии. Первые слова Грегора Замзы

«Oh God,» he thought, «what a gruelling job I’ve picked! Day in, day out — on the road.» [21] «Ах ты, господи, — подумал он, — какую я выбрал хлопотную профессию! Изо дня в день в разъездах». — Пер. с нем. Соломона Апта.

воспринимались бы в таком случае как письменная репрезентация звуков, которые точнее было бы транскрибировать следующим образом:

«Och Gott,» e saut, «vot a kruling tschop aif picked! Tay in, tay out — on ze rote.»

Это, конечно, очень глупо: ни один переводчик не рассчитывает на то, что его перевод будет звучать с нарочитым акцентом. Но зато это заставляет нас задуматься над реальным вопросом: если под иноязычным звучанием понимается не это, то что? Что дает нам основания судить, сохраняют ли приведенные ниже абзацы французский дух оригинала Жака Деррида или их просто очень трудно понять?

The positive and the classical sciences of writing are obliged to repress this sort of question. Up to a certain point, such repression is even necessary to the progress of positive investigation. Beside the fact that it would still be held within a philosophizing logic, the ontophenomenological question of essence, that is to say of the origin of writing, could, by itself, only paralyse or sterilise the typological or historical research of facts.

My intention, therefore, is not to weigh that prejudicial question, that dry, necessary and somewhat facile question of right, against the power and efficacy of the positive researches which we may witness today. The genesis and system of scripts had never led to such profound, extended and assured explorations. It is not really a matter of weighing the question against the importance of the discovery; since the questions are imponderable, they cannot be weighed. If the issue is not quite that, it is perhaps because its repression has real consequences in the very content of the researches that, in the present case and in a privileged way, are always arranged around problems of definition and beginning [22] Традиционные, позитивные науки о письме способны лишь подавить подобный интерес. До определенного момента это подавление было даже необходимым условием развития позитивного знания. Онтофеноменологический вопрос о сущности, т. е. о (перво)начале письма, находился в плену философствующей логики; сам по себе он мог лишь парализовать и обесплодить историческое и типологическое исследование фактов. Следовательно, мы не собираемся сравнивать весомость этого вопроса о предпосылках суждения (pre-judicielle) — жесткого, необходимого и в известном смысле несложного вопроса о праве — с мощью и действенностью тех позитивных исследований, которые теперь развертываются перед нашими глазами. Никогда еще вопрос о происхождении и системе различных видов письма не был предметом столь глубоких, обширных, основательных исследований. Поскольку вопросы в некотором смысле вообще невесомы, речь тем более не идет о том, чтобы сравнить вес данного вопроса и соответствующих научных открытий. И все это потому, что его вытеснение оказало реальное воздействие на само содержание исследований, затрагивающих в данном случае преимущественно проблемы определения и проблемы начала (commencement). — Пер. с фр. Натальи Автономовой. {27} 27 См.: Derrida J. Of Grammatology (1967) / trans. G. Ch. Spivak. Johns Hopkins UP, 1974. Ch. 2. .

Мы знаем, что содержание этого трудного для восприятия отрывка не связано с тем, звучит он по-английски или нет — песенка Челентано уже показала нам, что фонетического подобия английской речи можно достичь с помощью совершенно бессмысленного набора звуков. Однако есть один момент, который указывает на перевод с французского: неестественное употребление множественного числа слова research , отражающее естественное употребление похожего французского слова recherches. Ясно, что заметить это может лишь читатель, знающий не только английский, но и французский: иностранность researches неочевидна для знающего только английский читателя, который может выдвинуть собственную гипотезу для его объяснения или счесть слово специальным или техническим термином, характерным для данного автора. Но если читатель двуязычен и к тому же знаком с французской философской терминологией, то слово positive , предшествующее слову researches , вносит полную ясность. Двуязычный читатель легко поймет, что positive researches соответствует оригинальному словосочетанию recherches positives. Другой вопрос, что это словосочетание значит: это стандартный перевод на французский английского выражения empirical investigation.