Дмитрий Быков - Советская литература: мифы и соблазны [litres]

И вот в этот период, вплоть до 1923 года, Цветаева написала все свое лучшее. Все лучшее, потому что в этот период еще в гармонии находятся напряженно бьющаяся мысль и вполне музыкальная, еще не затрещавшая под напором этой мысли форма, которая делает ее стихи такими мнемонически понятными, такими запоминающимися. Это самый гармоничный и самый счастливый ее период, потому что для Цветаевой естественно ничего не иметь. Поэт не должен иметь ничего. Это время какого-то чистого духа, вообще плотью не обремененного. И если у нее случаются в это время романы, то романы исключительно интеллектуальные.

И вот Сонечка – главный символ этого времени. Задушевная, ближайшая подруга Софья Евгеньевна Голлидэй, молодая актриса, младше Марины Ивановны всего двумя-тремя годами и тем не менее воспринимающая Марину как старшую, потому что у Цветаевой все-таки опыт супружества, потому что поэт всегда умнее и старше, ну и вообще, сам масштаб личности другой. Сонечка немножко инфантильничает, немножко присюсюкивает, играет вечную девочку – актриса, чего там говорить.

«Поэт неблагоприятен для театра и театр неблагоприятен для поэта», – говорила Цветаева, развивая и цитируя своего любимого Гейне. Действительно, как она пишет, когда человек восхищен, он поднимает очи горе́ или опускает их долу, но никогда не смотрит перед собой. А театр – это взгляд перед собой, театр – это зрелище. Но Цветаева умудряется в это время дружить с театром, она пишет виртуозные поэтические драмы, из которых лучшая, конечно, «Феникс». Это замечательные драмы о французской революции, о Марии-Антуанетте, влюбленной в Лозена, о Казанове – великом любовнике, это драмы романтические, в которых невероятная диалогичность, невероятная разговорность, явственность диалога. Ничего более упоительного, чем цветаевский Казанова, представить невозможно. Это настоящая Европа какая она есть, Европа с ее сказками, с ее великими мифами, с ее романтическими героями. Это Франция санкюлотов и бродяг, Франция эпохи революции, Франция, когда так красиво, так безнадежно гибнет аристократия, а потом гибнут ее палачи. Это время, когда гильотина – главный персонаж, время, когда смерть ходит об руку с жизнью, когда воздух пахнет кровью. Как сказано было у Павла Антокольского, ее молодого ученика:

Само время притягивает романтическое. Всё страшно обостряется. Ткань жизни опадает, остаются только ключевые вещи, остается скелет бытия. Вот стихотворение, которое Цветаева читала на поэтических вечерах, тогда устраивавшихся довольно часто, которому аплодировали красноармейцы, хотя совершенно не понимали, о чем речь, и им казалось, что это стихи очень красноармейские. А это абсолютно белогвардейские стихи, и это лишний раз доказывает, что даже песни тогда пели одни и те же. Красные пели «Мы смело в бой пойдем за власть Советов, / Все, как один, умрем в борьбе за это». А белые пели: «Смело мы в бой пойдем за Русь святую / И всех жидов убьем, сволочь такую». Но это одна и та же тема, это мотив один и тот же.

И вот Цветаева в 1920-м читает:

Это можно прочесть и как красное стихотворение, и как белое, скрежетать же можно и от любви, и над Рэ-сэ-фэ-сэром. В том-то и дело, что эстетика красных и эстетика белых практически не отличалась. В «Докторе Живаго» доктор осматривает красного партизана и белого добровольца и находит у них на груди в ладанке один и тот же псалом, одну и ту же молитву.

На чердаке в Борисоглебском переулке пишется о любви, хотя эпоха к любви располагает менее всего:

Какая опять-таки интонация невероятного напряжения, невероятной боли! И при этом все очень дисциплинированно, очень организованно, формально очень продуманно.

Чем цветаевская интонация отличается от ахматовской? В Цветаевой нет королевственности, наоборот, в ней чудовищная спесь чернорабочей скорее, такая спесь с изнанки. Но обратите внимание: Цветаева говорит как победительница всегда, даже если речь идет о жизни, напрасно прожитой, даже если речь идет о любви трагической. У Ахматовой «А ты думал – я тоже такая…» – вопль оскорбленной женственности, у Цветаевой – апофеоз абсолютного самоутверждения: