Дмитрий Быков - Советская литература: мифы и соблазны [litres]

Вторая черта Цветаевой-подростка, вообще для книжных подростков очень характерная, – необычайное ее увлечение героико-романтическими балладами неоромантиков, одинокими, мужественными, в каком-то смысле обреченными бойцами, противостоящими толпе. А начало двадцатого века – это время литературных групп, это время манифестов, время литературных направлений, стремительно друг друга сменяющих. Цветаева же органически, физически не может принадлежать ни к какой общности. Она принципиальный одиночка, она очень трудно ладит с людьми, а можно сказать, не ладит с ними вовсе. У нее нет друзей в литературе. И это героическое противопоставление одиночки и толпы сказывается во всем ее поведении. Вот она случайно встречается с Брюсовым в книжной лавке. Брюсов заказывает «Письма женщин» Прево, «Цветы зла» Бодлера и «Шантеклера» Ростана, «хотя я и не поклонник Ростана», – добавляет он. И Цветаева пишет ему негодующее письмо: «Как могли Вы, поэт, объявлять о своей нелюбви к другому поэту – приказчику!» Дерзость, конечно, но это вытекает из всей ее стратегии.

И третья черта Цветаевой-подростка, это вообще редкий дар. Цветаева как поэт сформировалась очень рано. Она, как пишет о ней Пастернак, носилась над трудностями ремесла с несравненным техническим блеском. Цветаева с детских лет владеет абсолютно всеми приемами ремесла, и поэтому у нее так рано, лет с двадцати, появляется собственный голос. И отличительная особенность этого собственного голоса – это именно небывалая насыщенность, напряженность, концентрация мысли, во-первых, и то, что очень точно охарактеризовала Ахматова, во-вторых: Марина почти всегда начинает с верхнего «до», после чего у других идет спуск, а у нее подъем. Цветаева действительно поэт совершенно бешеного темперамента, уникального. И именно за счет темперамента она как-то и скрашивает ужасные противоречия собственной личности.

Этот первый ее период – самый читабельный, я бы сказал, самый чтимый – продолжается, условно говоря, до 1916 года. В каком-то смысле переломным эпизодом ее биографии стал роман с Мандельштамом в 1915 году. Надежда Яковлевна Мандельштам говорила, что для Мандельштама необходимость этого романа была в том, что нужно же с кого-то начинать. Цветаева же была уже замужем, и для нее роман с Мандельштамом был далеко не первой и далеко не главной связью. Но, кажется, она впервые в жизни столкнулась с чем-то, чего не могла понять, что было выше ее понимания. Не то чтобы она столкнулась с поэтом больше себя по дарованию – она впервые столкнулась с человеком, который не поддавался ее гипнотическому влиянию. Цветаева сама писала, что в нее невозможно не влюбиться. Она атаковала человека так, что сопротивление было просто бесполезно. А Мандельштам не влюбился, вернее, влюбился, но ненадолго. Он преодолел влияние московского хаоса. А она обломала зубы о его петербургскую строгость.

Непонятно, чего он испугался. Возможно, темперамент ее показался ему избыточным, а может быть, что еще более вероятно, что Цветаева в любви чрезмерно эгоистична. Так или иначе, соприкоснувшись, они очень быстро разлетелись. Но именно на цикле посвящения Мандельштаму в ее стихи приходит настоящее отчаяние и особая, прежде не бывшая свобода.

Она прошла через кратковременный, довольно истерический период 1916–1917 годов, полный мрачных предчувствий, связанных с войной («Белое солнце и низкие, низкие тучи…»). А потом, в 1918-м, начинается самый лучший цветаевский период.

Хотим мы того или нет, все-таки революция – главное событие двадцатого века, и не только в России. Конечно, она принесла и много крови, и много жертв, и великий хаос, но на короткое время озоновый слой образовал дырку и ударил прямо какой-то космический свет, от которого люди, облученные этим светом, перерастают себя. Это действительно сверхлюди.

Шолохов в двадцать три года начать писать «Тихий Дон», лучший роман двадцатого века. Как «Война и мир» – книга о становлении русского общества, так «Тихий Дон» – книга о его распаде, но это гениальная книга. Леонов к тридцати годам написал три абсолютно великих романа, включая гениальный роман «Вор», невероятно сложный. Бабель в двадцать семь лет написал «Конармию». Зощенко к тридцати создал огромный эпос о перерождении языка, о перерождении героя. Маяковский к двадцати восьми – двадцати девяти годам уже закончил создание потрясающего корпуса лирической поэзии, к тридцати написал «Про это» – лучшую поэму 1920-х годов. Чуть попозже, чуть помедленнее развивался Пастернак, тем не менее в 1917-м пишется лучшая книга стихов о революции, где о революции нет ни слова, потрясающая книга со своей фабулой «Сестра моя – жизнь». Поэтому можно что угодно говорить о революции, говорить, что она уничтожила блестящее поколение молодежи, но прежде чем уничтожить, она его все-таки создала. И когда мы читаем «Повесть о Сонечке» (1937–1938), лучшую цветаевскую прозу, самую большую прозу, вымечтанный ею роман, мы поражаемся, какие это были люди. Они были созданы для великих испытаний, и когда эти великие испытания пришли, они встретили их радостно, встретили триумфально.

Вот 1918 год. Цветаева еще в 1914-м проводила на фронт мужа. У нее двое детей. Старшая, Аля, – наверное, самый умный ребенок в русской литературе, который в пять лет ведет абсолютно серьезный дневник и пишет прекрасные стихи, гениально рисует, в будущем художница, замечательный иллюстратор поэм матери. Судьба ей выпала страшная, но все, что мать написала, она сумела издать. Наверное, только ради ее рождения небеса и свели этих двух людей, совершенно друг другу не подходивших, Марину и Сережу. Младшая, Ирина, от голода с детства страдает и рахитом, и некоторой умственной отсталостью. И вот с двумя дочерьми на руках в голодной Москве 1918 года Цветаева остается в полуразрушенном доме в Борисоглебском переулке, где обитаем только чердак, где она топит мебелью, и этот дом в Борисоглебском – реально один из культурных центров тогдашней Москвы. Это место, куда приходят артисты из Вахтанговской студии, место, куда приходят влюбленные в нее красноармейские пролетарские юноши, молодые поэты. В ее доме какой-то страшный смертельный карнавал, как она пишет в «Повести о Сонечке», «обтанцовывание смерти». Приходят люди, которые страдают от голода, холода, абсолютной неприспособленности, без работы (у Цветаевой есть потрясающе насмешливый очерк «Мои службы» о том, как она пытается трудоустроиться при большевиках), без постоянной профессии. Люди без всякой практической привязки, люди, как бы уже находящиеся в состоянии полуангельском. Не случайно же Цветаева пишет: «Что ж – мы проживем и без хлеба! / Недолго ведь с крыши – на небо» [56] «Чердачный дворец мой, дворцовый чердак!..», 1919 г. . Они и живут на крыше фактически.