Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

Количество работ, посвященных проблеме смерти в литературе, огромно. Из этого обширного корпуса исследований обратим внимание на те, что в той или иной мере разрабатывают теоретические основы литературоведческой танатологии.

Начать нужно с научной деятельности О. Постнова, в первую очередь с его книги «Пушкин и смерть: Опыт семантического анализа» (2000). Литературовед заявляет широкую тему на будущее – общий труд «Смерть в России», предполагая исследовать «силовые поля» темы смерти в произведениях В. Жуковского, П. Вяземского, А. Майкова, Н. Гоголя, Ф. Достоевского и др. [Постнов 2000: З] [18] Отчасти этот замысел был реализован ученым в его книге «Смерть в России X–XX вв.: историко-этнографический и социокультурный аспекты» [Постнов 2001]. . Начинает О. Постнов реализацию своего замысла с творчества А. Пушкина и уделяет особое внимание методологии изучения: «…Весь ход исследования распадается на два этапа. Первый принимается как бы “по умолчанию” и включает всю совокупность феноменов, не поддающихся интеллектуальному постижению, то есть принципиально всегда неравных ему. Таким образом, наш научный проект заведомо предполагает этап приобщения (который в искусстве принято обозначать как акт эстетического сопереживания), формальное выражение которого, правда, нашло себе место лишь в системе цитирования пушкинских текстов, основанной на подразумеваемом “ответном”, уже состоявшемся приобщении читателя, не нуждающегося в развернутых цитатах. Второй этап, в максимальной степени нашедший выражение в тексте работы, связан с тем общим и очевидным фактом, что тема “Пушкин и смерть”, как и любая сквозная тема в пушкинском творчестве, обширна и многопланова. (…) Можно сказать, что наиболее верным было бы решение показать логику возникновения тех типов трагического (а вместе с ним и образом смерти), которые выявлены Лапшиным» [Там же: 9—10] (речь идет о видах трагического, выявленных в работе И. Лапшина «Трагическое в произведениях Пушкина» [Лапшин 1998: 319–334]). В методологии О. Постнова приоритетными становятся герменевтические приемы «приобщения», «эстетического сопереживания», изучения «логики возникновения», в итоге – толкования семантики танатологических мотивов в произведениях А. Пушкина. Перспективными представляются и другие идеи литературоведа: о необходимости исследования художественной танатологии поэта «в хронологической последовательности»; о важности характеристики «риторического и мировоззренческого фундамента проблемы смерти (культурно-бытового взгляда на нее), который существовал в его эпоху независимо от литературы или, по крайней мере, не только в ней»; о «специфической “валентности”» темы смерти у А. Пушкина, вступающей «в весьма своеобразные отношения с другими ведущими темами»; выделение трех образов смерти: «аполлонического» (смерть поэта), «героического» (смерть воина) и «эротического» (смерть мудреца) [Постнов 2000: 11, 13, 15, 35].

Следующей важной для нас работой является статья А. Бабаянца «Несколько замечаний о категории смерти в литературе» (2002). Исследователь отмечает отсутствие методологии анализа темы смерти в искусстве, междисциплинарность танатологических исследований, интерес танатологов к творчеству конкретных писателей [Бабаянц 2002: 52]. А. Бабаянц ставит проблему несоответствия термина «тема смерти» и всей широты проявлений танатологических элементов в литературе. Опираясь на идеи В. Топорова, он считает смерть одним из «универсальных модусов», относительно которого художественно-литературный текст выступает в двух функциях: пассивной («источник модусов») и активной («тексты сами формируют и “разыгрывают” мифологическое и символическое»). В итоге, правда, литературовед считает и понятие «модус» недостаточным для описания танатологических элементов и утверждает категориальный характер этого феномена [Там же: 53].

А. Бабаянц предлагает рассматривать проблему в русле четырех подходов, склонных к взаимодействию: мифопоэтического, классификационного, жанрового, формального. Мифопоэтический подход он связывает с процессом порождения и функционирования мотивов (судьба, суд, безумие, сон, обожествление, перерождение, пьянство, секс, путь, дорога, крайность, весы, осмысление жизни, таинство, страх, жажда вечной жизни, табу, неудержимое желание, жертвоприношение); классификационный – с выделением типов (смерть-судьба, «окказиональная» (неожиданная), героическая, легкая (в «легком» жанре), неестественная (насильственная или самоубийство), обманная (симулированная), фантастическая (мистическая), мнимая, таинственная (скрытая), «перевернутая»); жанровый – с определенным кругом жанров (трагедия, элегия, эпитафия, плач, детектив, рассказ, повесть); формальный – со средствами художественной выразительности (метафора, олицетворение, метонимия) [Там же: 62–63].

Статья А. Бабаянца представляет собой одну из первых попыток систематизировать все многообразие представлений о смерти и образов смерти в литературе, наметить методологические установки танатологического анализа. Вместе с тем примечательна некая затрудненность исследователя в определении своего терминологического аппарата, что вызвано слабой связью работы с танатологической парадигмой в целом.

Эта связь начинает постепенно устанавливаться; на рубеже XX–XXI вв. среди множества статей, посвященных проблеме смерти в литературе, обнаруживается круг исследований, прямо указывающих на свою причастность к танатологическому дискурсу [Дранов 1999; Сафонова 2000; Семенов 2000; Усачева 2003; Алябьева 2004; Иванова 2005; Махинина 2005; Мокрова 2005; Беляева 2006; Семикина 2007; Ходанен 2007; Волков В. 2014].

Среди исследований такого рода, конечно же, выделяется диссертация Ю. Семикиной «Художественная танатология в творчестве Л. Н. Толстого 1850–1880-х гг.: образы и мотивы» (2002). Под объектом работы здесь понимаются «художественные инверсии танатоса в философско-религиозной и этико-социальной проекциях, своеобразное “искусство умирания” (ars moriendi), выраженное средствами литературы», а под предметом – «эстетика и поэтика смерти в творчестве Л. Толстого, нашедшие выражение в комплексе взаимосвязанных танатологических мотивов и образов, их генезис и трансформация». В диссертации предпринимается «попытка анализа толстовского Танатоса как целостной идейно-тематической художественной системы» [Семикина 2002: 6–8].

Ю. Семикина не только оперирует специфическими терминами танатологии, но и выстраивает интересную схему-типологию реализации категории «смерть» в произведениях Л. Толстого. Она выделяет варианты физической смерти: убийство, жертву (кровавую сознательную и несознательную, бескровную осознанную и неосознанную), самоубийство (реальное и гипотетическое), естественный конец (преждевременный и закономерный); духовную кончину и трансформацию танатоса в сон или уход [Там же: 148–149] [19] Вызывает интерес и классификация смертей персонажей Л. Толстого в другой работе Ю. Семикиной: «проявление Божьей воли» (Лиза Болконская, Илья Андреевич Ростов), «естественный жизненный цикл» (Кирилл Владимирович Безухов, Баздеев, Кутузов), «возмездие» (Элен Безухова, Анатоль Курагин), «разрушение стереотипа в изображении красивой гибели молодого героя» (Петя Ростов), «сюжетообразующая функция танатоса» (Николай Андреевич Болконский), «“идейная” смерть» (Платон Каратаев, Андрей Болконский) [Семикина 2005а: 148]. .